«Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас!»

Но время шло. Вместо разрушенного храма, где свободной бил волною ключ и извивался среди развалин, возвышается часовня. Но священник в белых ризах не приходит сюда служить молебны, и меньше и меньше стекается народа искать облегчения. Надгробная плита со словами Христа исчезла, да и ключ стал не тот: тихо и вяло струится он в своем новом, выложенном мрамором ложе.

Но не смерть здесь царить, а кипит новая жизнь.

Над могилой Марии и «Ключом скорбящих» цветут розы; вся часовня утопает в сирени, акации и яблонях; весной здесь поет соловей, зимой ветер рассказывает свои старые сказки.

Память о прошлом встает из могил — здесь ее царство, — тихое царство.

В серых пустынных ландах за Брестом, в старые годы возвышался замок. Стоял он среди гладкой пустыни, лишенной почти всякой растительности и открытой всем ветрам.

И всегда-то невеселы эти серые лайды, но особенно грустное чувство возбуждают они, когда летнее сверкающее солнце неумолимо жжет их бурые кочки и сохранившиеся до настоящего времени развалины замка с зияющими черными отверстиями вместо окон, заливает ярким светом своим и запыленный словно выжженный, замковый двор, и даже глубокий ров, заросший крапивой, бурьяном и полынью.

Но из самого сердца этих развалин поднимаются два необыкновенно стройных, высоких дерева — платан и липа; плотно срослись они корнями, а ветви их так сплелись между собою, что трудно развить даже сорванную ветку. На далеком расстоянии видны эти деревья, — единственная жизнь среди мертвой, словно Богом выжженной пустыни.

Вот что рассказывает о них предание.

Когда-то очень давно жила в замке угрюмая и гордая вдова графа де Гралона со своим единственным сыном, Даниэлем. Мальчик был тихий, болезненный, и детство его проходило очень одиноко и печально. Целые дни просиживал Даниэль у узкого окна своей башни и смотрел на зеленые верхушки деревьев сада, единственного во всем околотке. Сад этот принадлежал вдове одного из жителей бурга и был очень красив и велик, заканчиваясь с одной стороны большим, заросшим лозняком прудом, по обеим сторонам которого шли густые аллеи из каштанов, тисов, сирени, яблонь, поросшие снизу вереском и плющом. Кое-где между аллеями выдавались полянки с изумрудной зеленью, шелковистой, тонкой травой, среди которой пестрели и кивали своими розовыми, желтыми, лиловыми головками всевозможные луговые цветы. По саду бегала и резвилась пятилетняя дочь хозяйки — Синт, как звали ее все окружающие, уменьшая имя Гиацинты.

Надоела графине меланхолия ее маленького сына, и она всячески старалась развеселить его. Раз позвала она его в большой замковый зал и, показывая ему на портреты его гордых предков, закованных в латы, и их жен, в узких белых платьях, с огромными шляпами на головах, спросила его:

— Неужели не гордишься ты тем, что принадлежишь к такому знатному роду, и не хочешь продолжать их дела?

— А что же это за дело?

— Они бились с неверными и славились, как гордые и знатные властители Бретани!