Закончив молитву, он почти вырвал бумагу у меня из рук и попытался читать. После этого растерянно посмотрел на меня:

– Сергий, скажи как на духу, как ты такую азбуку придумал?

Ну что ему говорить – что я из будущего прилетел?

– Владыко, не знаю, как-то само пришло, как приснилось.

Оба монаха посмотрели друг на друга.

– Знамение! – почти прошептал Антоний.

Я непонимающе смотрел на них.

– Ну чего смотришь! – вдруг рассердился Антоний. – На колени – и молись Господу, что благодатью тебя второй раз одарил.

Мы втроем на коленях истово молились перед иконами святых, висевших в келье митрополита.

Молились долго, наконец Антоний, с исчезающим фанатичным блеском в глазах, встал, и мы вслед за ним также поднялись с пола.

– Сергий Аникитович, – торжественно возгласил он, – не может просто человеку так сразу в голову новая азбука прийти, молился ты Господу, чтобы вразумил тебя, как от латыни схизматиков своих учеников отвратить, и вот дал Он тебе ответ во сне твоем. Разрешаю я тебе для чад твоих такую азбуку использовать, мыслю я, что и для людишек простых будет она легче в учении. Что касается писания Священного, то, когда напечатаете вы одну книгу, соберем мы Собор и решим там, что и как должно исправить.

– Отец Антоний, владыко, так тогда, может, сделать несколько книг, чтобы всем, кто на Соборе будет, заранее раздать, а когда соберетесь вы все, уже легче и быстрее решать будет?

– Нет моего дозволения на такое, вдруг у кого книга пропадет, и пойдет ересь по Руси от этого! Вот напечатаешь одну – и будем мы каждую строчку в ней смотреть и решать, соответствует ли она канонам нашим. Вскоре мне встретиться предстоит с Иоанном Васильевичем, там мы с ним эти дела тоже обсудим. А сейчас ступайте, есть у меня забота на сегодня.

Мы с отцом Кириллом вышли от митрополита, у входа в его резиденцию архимандрита ожидал возок, а мне уже подводили коня. Мы распрощались друг с другом. При этом отец Кирилл взирал на меня с еще большим уважением, чем раньше.

Следующим днем в монастырском подвале уже трудились несколько моих мастеров, а художники готовили макеты для отливки шрифта. Несколько касс со шрифтом, которые лежали рядом со станком, уже изучались монахами, которым будет поручена ответственная работа набора гранок Библии.

Я при этом не присутствовал. У меня надвигалась самая ответственная операция, которую я когда-либо делал в этом мире.

С утра меня слегка потряхивало, хотя я знал, что, даже если мой пациент умрет, ничего неожиданного в этом не будет. Тем более что Ходкевич с утра уже пообщался с отцом Варфоломеем и оставил завещание для племянника.

Но я о таком исходе старался не думать и лишь перебирал в голове в сотый раз, все ли я сделал, чтобы все прошло благополучно.

Когда я вошел в операционную, у меня появилось чувство полного дежавю.

Как будто это уже было и повторяется вновь. Светлая операционная, ассистенты, ожидающие меня у стола, на котором лежал больной. Племянник Ходкевича сидел на лавке у стены, также одетый в халат и маску.

Я подошел к рукомойнику, висевшему на стене, и взял кусок мыла с магнита (небольшого кусочка магнетита, закрепленного в бронзовом держателе) и начал мыть руки, затем подошел к двум тазам, стоявшим рядом на табуретах, и стал мыть руки в слабом растворе аммиака. Пока мыл, вспоминал эпопею с мыловарением. Оказывается, мыло уже вовсю продавалось, но стоило таких денег, что мне было проще организовать маленькую мыловарню для собственных нужд. А вот с нашатырным спиртом пришлось повозиться. Найти и купить нашатырь, потом получить достаточно крепкую щелочь, ну и для завершения придумать, как растворить получившийся газ в воде.