Нескольких дней хватило, чтобы понять, что Кузнецов послал нас умирать. В геодезистах здесь не нуждались, тем более в подземных измерениях я не разбирался. Полгода температура не поднималась выше минус двадцати. На глубоких горизонтах шахт, где добывали золото, конечно, было теплее, но пронизывающе сыро и пыльно. К тому же нас все равно поставили наверх — перегружать руду на механизированную дорожку, по которой добытое ползло на обогатительную фабрику. Здесь все шили себе маски, иначе лицо замерзало и превращалось в гримасу — боль ощущалась лишь первую минуту, а потом люди просто теряли лицо, не чувствовали его более никак. Фабричная работа в отапливаемом цеху на отборе кусочков золота считалась манной небесной, за нее убивали, ее оплачивали последними вещами и постыдными услугами. Сбежать же отсюда было так же сложно, как из Норильска, и совершали побеги лишь от отчаяния — хотя, конечно, ходили легенды о том, как счастливцы добирались до тайного порта на берегу океана, откуда ходили корабли в Америку, и подкупали вынесенным по крупицам золотом моряков, и уплывали.
В каждом бараке был угол, где лежали обессилевшие, дошедшие, а в санчасти каждый день умирали. Остальные были не очень-то сплочены, и так же, как в Норильске, многие бегали к администрации. Но это ничего не меняло. Я быстро понял, что работать на сероликих и медленно умереть — совершенно не то, чем мне хочется кончить свою жизнь, пусть даже и застрявшую в подвешенном, выжженном нигде. Раз бежать в одиночку или маленькой группой было глупостью, то выход был один — повторить восстание, только теперь все делать наверняка и не обманывая себя. Раз я оказался здесь, то надо было поднимать тех людей, которых занесло сюда.
Пока мы ехали в «зисе», болтливый Ковалев приставал к конвоиру, спрашивая, какие лагеря проезжаем, и тот нехотя цедил названия поселков, командировок и рудников. Я запоминал их реплики во всех деталях и теперь, прикидывая расстояния между жилыми пунктами и их численность, я понял, что люди здесь сидят не менее десяти лет и от Магадана сюда тянется пустынное, широкое, лесистое ущелье, где мало вольных. Дорога, по сути, одна. Связь с материком иногда нарушается, и сбоит даже радио. Если Таймыр находился в четырех тысячах километров от Аляски, то здесь расстояние было вдвое меньше. Недалеко друг от друга находились морской порт и аэродром. Сложив эти вводные, я прикинул, что, захватив лагеря и взяв технику, продовольствие и связь, можно быстро добраться до Магадана, штурмовать аэродром и дальше, к примеру, посадить на самолеты активных участников с заложниками и документами, показаниями о том, как работает тюремная система, и улететь в Америку. Для этого надо было возрождать партию, осторожно вербовать сторонников и выбирать из них самых активных и надежных. Остальные присоединятся к бунту, хотят или нет, потому что кум, которому можно пожаловаться, будет сидеть под замком, и власть окажется в наших руках. Обмечтывалось все это бурно, обжигающе, и я даже вновь почувствовал себя немного живым. Но сперва предстояло справиться с изжогой, вынести еще более сатанинскую, чем в Норильске, зиму и придумать во всех деталях, как поднимать бунт.