Будто вернулась к нему острота ощущений забытой уже молодости.
– Прекрасный выстрел! – возбужденно говорят сбежавшиеся члены комиссии. – Поздравляем, Геннадий Матвеевич!
Но самого генерала сейчас больше интересует, что скажет этот молодчик в белом полушубке, перепоясанном офицерским ремнем.
– Куда? – кричит он на членов комиссии. – Куда, мать вашу так! Почему покинули номера? Вон другие кабаны и олени! На вас гонят! А ну на место!
Только сейчас все замечают – гон идет вовсю. И молча, беспрекословно, возвращаются на свои места. И трещат новые выстрелы, прерывая лай собак.
Тягунов с интересом посмотрел на этого молодца. Вон как покрикивает на старших офицеров. Кто он – штатский, простой егерь?
Но так ничего и не спросил о нем генерал. Он был признателен ему за то упоение, которое только что испытал. Хотя самое «упоительное» было впереди.
Потом была сауна с переходом в русскую баню с веничками и обжигающим паром. И опять этот молодчик оказался на высоте.
Уж как он хлестал распаренные телеса московских начальничков! Будто отыгрывался на них за всех подчиненных, кои когда-либо мечтали вот так «утюжить» своих отцов-командиров.
А те только блаженно охали и требовали наддать еще и еще, как женщина, которой повезло с любовником.
И опять вопрос: кто он такой? В бане – все принцы. Ни тебе погон, ни тебе документов. Все в форме Адама.
А интерес к личности молодчика нарастает…
После баньки, известное дело, пожалте к столу. Чем Бог послал. А на сегодня Бог послал много чего, все больше скоромного, что только в московских ресторанах и увидишь. А главное – разносили эту снедь пригожие молодки крутого замеса в соблазнительных халатиках, потяни за поясок – сами распахнутся.
И опять помалкивает строгий председатель комиссии, хотя понимает, к чему все идет. Сам распорядитель, как и все присутствующие, сидит распаренный, завернутый в простыню, угощает… А на столе-то, на столе! Куда там московским ресторациям! Дымящаяся кабанятина, недавно еще бегавшая и сейчас издающая такие ароматы. А уж здешние грибочки плюс мочености-солености-копчености… И все несут румяные молодки, коим уже запросто можно, после третьей-четвертой рюмашки, положить руку пониже талии.
Ну чего душе угодно – все есть!
Потом оказывается все, да не совсем. Ибо наш распорядитель уже достает откуда-то гитару, и проснувшийся захмелевший было старенький «батя» просит:
– Давай, Сережа, мою любимую! Знаете, как он поет? Ко мне в полк прибыл прямо из консерватории этой, а после прямо из аэропорта, когда дембель пришел, ко мне снова прибежал – не могу, говорит, жить без полка!
Гости переглянулись. Да уж настолько все набрались да расчувствовались, что больше вопросов по поводу статуса тамады ни у кого не возникало. Больше того, как запел он своим проникающим до самых печенок голосом: «Ой, мороз, мороз…» – многие прослезились, стали подпевать, а когда спел, полезли к нему целоваться-обниматься. Ну уважил так уважил!
Даже сам генерал Тягунов не удержался и выпил с Сережей на брудершафт. И другие члены высокой комиссии решили не отставать от начальства. Все потянулись к нему, расплескивая из своих рюмашек.