Мы буквально за несколько минут обо всем договорились, хотя, признаться, я не очень-то верил в удачу. Тем не менее, вернувшись в Нью-Йорк, я обнаружил на своем банковском счете обещанную начальную сумму.

Трудно передать, какое счастье я испытал от возможности делать программу, о которой давно мечтал. Я собрал команду, арендовал помещение и приступил к работе. Она спорилась: мы сняли двенадцать программ. И вдруг из Москвы перестали поступать деньги. Мы продолжали работать, постепенно образовался долг. Я звонил Березовскому, звонил, но мне отвечали, что он занят, в отъезде, обязательно свяжется со мной… А долг все рос и достиг огромной для меня суммы в четыреста тысяч долларов. Наконец я дозвонился до Березовского, и тот сообщил, что «деньги кончились». Это была катастрофа. Дабы рассчитаться с американскими сотрудниками (о том, чтобы не заплатить им, не могло быть и речи: Америка — не Россия, меня затаскали бы по судам и разорили бы), я должен был бы продать не только свою квартиру, но и многое другое. Я впал в тяжелую депрессию, которая передалась и моей жене. Я решил, что надо ехать в Москву и добиться от Березовского уплаты этих злосчастных четырехсот тысяч.

Встреча состоялась все в том же Доме приемов «Логоваза». Состоялась она в полночь. Меня проводили в какую-то дальнюю комнату и попросили подождать. Минут через десять вошли Березовский и Бадри. Дословно я не помню, о чем говорил, но смысл был такой: у меня подписан договор с ОРТ на тридцать девять программ, следовательно, ОРТ обязано заплатить мне три миллиона девятьсот тысяч. Я могу подать на ОРТ в суд, но понимаю, что это будет тянуться бесконечно и кончится скорее всего ничем. Но я не уеду, не получив тех четырехсот тысяч, которые мне должны.

В качестве Президента Академии российского телевидения, я поздравляю В.А. Гусинского с получением ТЭФИ «За вклад в развитие российского телевидения».

Тут Борис Абрамович принялся рассуждать о том, как относятся к контрактам в Америке («только соблюдают букву») и в Европе («соблюдают дух»), словом, стал меня «лечить». Я довольно бесцеремонно перебил его и сказал, что меня это совершенно не интересует, я хочу получить свои деньги, и он обязан заплатить. Тогда Березовский повернулся к молчавшему все это время Бадри и спросил:

— Бадри, что ты думаешь?

А тот ответил:

— Боря, он прав.

И деньги эти мне перевели; я рассчитался со своей командой и распрощался с мечтой о программе «ВВП».

Только позже, проигрывая в уме эту встречу, я понял, что ходил по острию ножа: начни я жалостливо просить, взывать, говорить о своем отчаянном положении, думаю, я не получил бы ничего. Помните, как у Булгакова в романе «Белая гвардия» солдат, «вознесясь в губительные выси», говорит генералу Слащеву, что тот злодей и душегуб, но потом валится на колени и просит прощения, а генерал, поначалу пораженный его словами, приказывает его повесить? Меня, конечно, не повесили бы, но тогда, в середине девяностых, за четыреста тысяч долларов легко могли убить.

Я вернулся в Нью-Йорк в определенном смысле победителем, но на самом деле потерпевшим поражение. Нервное потрясение, которое испытала Катя, зародило в ней определенный страх и даже недоверие к моим деловым способностям. Как мне кажется, именно тогда образовалась трещинка, которая со временем все росла, росла и привела к нашему разрыву. Мы прожили вместе тридцать семь лет, целую жизнь, в которой было много любви и счастья, в нашем разрыве я корю только себя, во мне живет и, пока я жив, будет жить глубокое чувство вины.