Очень характерная и показательная оплошность. Это получилось у меня не специально, зато вполне уместно. Почему? Она — не более чем спутник, двигающийся по орбите вокруг своего супруга. Точка зрения Хокана является и ее точкой зрения. Ее значимость заключается отнюдь не в том, как она себя ведет, а в том, как отказывается вести. Она из тех женщин, кто готов скорее выцарапать себе глаза, чем увидеть ими, что община погрязла в преступном сговоре. Я часто встречала ее, но сейчас перед глазами у меня встает лишь ее тучность — тяжеловесная фигура, лишенная легкости поступи, огонька, фантазии и лукавства. Они были богаты, но она работала не покладая рук. Как следствие, физически она была очень развитой и в поле не уступила бы любому мужчине. Я еще не встречала в женщине столь разительного сочетания силы и кротости, способностей и беспомощности. Звали ее Эльза. Подругами мы с ней не были, в этом можешь быть уверен. Но и ее неприязнь не доставляла мне особых неудобств, поскольку решение принимала не она. Ее взгляды определял Хокан. Дай он ей знать о своем одобрении, как уже на следующий же день она бы пригласила меня на кофе и представила своим ближайшим подругам. Аналогичным образом, если бы Хокан выразил мне свое неудовольствие, то всяческие приглашения моментально прекратились бы, а круг ее друзей оказался для меня недоступен. В своем поведении она свято придерживалась одного-единственного постулата: Хокан прав всегда и во всем. Если наши пути случайно пересекались, она ограничивалась ничего не значащими замечаниями о погоде или урожае, прежде чем поспешно ретироваться, бросив напоследок, что ужасно занята. Она была занята всегда и неизменно, я никогда не видела ее сидящей на веранде с книгой в руках или купающейся в реке. Даже вечеринки, которые она устраивала, были всего лишь очередным способом занять себя. Беседа для нее тоже была разновидностью работы — она педантично задавала приличествующие случаю вопросы, не проявляя при этом ни малейшего интереса. Она была женщиной без удовольствий. Иногда я даже жалела ее. Но в большинстве случаев мне хотелось встряхнуть ее и крикнуть:

— Разуй свои проклятые глаза!

Мать редко ругалась. Если ей случалось уронить тарелку или порезаться, она, конечно, могла в сердцах выразиться, но и только. Она гордилась своим английским, который выучила самостоятельно, а учебными пособиями ей служили бесчисленные романы, позаимствованные в местных библиотеках. Но сейчас ругательство олицетворяло вспышку гнева, взрыв неконтролируемых эмоций, прорвавший броню ее сдержанности. Чтобы скрыть замешательство, она пустилась в формально-юридические рассуждения, как если бы они были траншеями, вырытыми для того, чтобы защитить ее от обвинений в помешательстве.

Я не верю, как и не имею прямых доказательств того, что Эльза непосредственно замешана в совершенных преступлениях. Однако я уверена, что она о них знала. Работа помогала ей забыться, занять руки и голову настолько, чтобы не осталось сил сложить воедино кусочки головоломки. Представь себе океанского пловца, который не осмеливается оторвать взгляд от горизонта, потому что знает — под ним простирается черная и глубокая бездна, холодными течениями ласкающая ему лодыжки. Она предпочла жизнь во лжи, выбрав сознательную слепоту. Но это — не для меня. Я не закончу так, как она, — и совершу открытия, на которые она оказалась не способна.