— Могу я задать вам нескромный вопрос? — спросил он.

Она повела его к двери.

— Разумеется, — сказала она, — любой, кроме возраста.

— У меня мания — отгадывать занятие людей по вещам в доме, а тут, по правде сказать, не могу догадаться, — сказал он. — Чем вы занимаетесь?

Мария дус Празериш расхохоталась.

— Да я проститутка, сынок. Или по мне уже не видно?

Продавец покраснел.

— Извините, я сожалею…

— Жалеть-то надо бы мне, — сказала она, беря его под руку, чтобы он не ударился головой о дверной косяк. — Ходи осторожнее! Смотри не раскрои себе череп, пока не похоронишь меня как следует.

Едва закрыв за ним дверь, она взяла на руки песика и принялась его гладить, и вплела свой красивый африканский голос в ребячий хор, который как раз в этот момент зазвучал из расположенного по соседству детского садика. Три месяца назад во сне ей было откровение, что она скоро умрет, и с того момента она все время чувствовала, до чего же привязана к этому существу, разделявшему ее одиночество. Она заранее с таким тщанием распорядилась судьбою всех своих вещей и собственного тела после смерти, что теперь могла умереть в любой момент, не причинив никому беспокойства. Некоторое время назад она добровольно отошла отдел, скопив состояние, понемногу, без слишком горьких жертв, и выбрала для окончательного приюта предместье Грасиа, уже захваченное и переваренное городом. Купила полуразвалившийся бельэтаж, провонявший копченой селедкой, со стенами, изъеденными селитрой и сохранившими на себе следы бесславного сражения. Привратника не было, на сырой и мрачной лестнице не хватало нескольких ступеней, хотя во всех квартирах жили. Мария дус Празериш отремонтировала ванную и кухню, обила стены тканью яркой расцветки, вставила в окна граненые стекла и повесила бархатные портьеры. И наконец привезла великолепную мебель, посуду, предметы украшения и обитые шелком и парчою сундуки, — все это фашисты крали в домах, оставленных республиканцами, бежавшими после поражения, и все это она покупала понемногу, на протяжении лет, по случаю, на закрытых распродажах. Единственное, что теперь связывало ее с прошлым, была дружба с графом Кардона, который продолжал навещать ее в последнюю пятницу каждого месяца, чтобы отужинать с нею, а на десерт получить вялую порцию любви. Но даже эта сохранившаяся с юности дружба держалась в секрете: граф оставлял свой увенчанный всеми полагающимися геральдическими знаками автомобиль на более чем осторожном расстоянии и шествовал к ее бельэтажу пешком по теневой стороне, оберегая как ее, так и свою собственную честь. Мария дус Празериш не знала никого в доме, за исключением молодой пары с девятилетней девочкой, недавно поселившейся в квартире напротив. Казалось невероятным, но она действительно никогда никого не встречала на лестнице.

Однако же, распределяя наследство, она убедилась, что на самом деле гораздо более, чем ей представлялось, вжилась в это сообщество суровых каталонцев, чье национальное достоинство зиждилось на целомудрии. Даже самые дешевые безделушки она распределила между теми, кто был близок ее сердцу, а именно — кто был близок к ее дому. Под конец она не была слишком уверена, что все сделала по справедливости, но одно знала точно: никто из заслуживавших того забыт не был. Все было подготовлено так тщательно, что нотариус с улицы Арболь, полагавший, что видел все на свете, не мог поверить своим глазам, когда она по памяти диктовала его писцам подробнейший перечень своего имущества с точным названием каждой вещи на средневековом каталонском, а вслед за тем — полный список своих наследников с указанием их рода занятий и адресов, а также места, которое они занимали в ее сердце.