И все-таки кое в чем наши мнения разошлись.

— I love Пита Доэрти! Это новый Джим Моррисон. Я от него без ума.

— Ты с этим психом и пяти минут не выдержала бы.

— Он поэт.

— Вот он блеванет тебе па юбку, твой поэт, и ты сбежишь.

— Не ревнуй. Он колется, потому что ему плохо.

— Я ревную к этому бомжу? Pizdets!

— От кого ты таких слов набрался? Ты вульгарен. У меня бабочки в животе порхают, когда я слушаю Пита Доэрти.

— А у меня, когда я тебя вижу, в низу живота бьет гейзер.

— Может, Доэрти и торчок, но он хотя бы не скаут!

— Как же! А куда ты денешь Кейт Мосс?

— ОК, но он не пялится целый божий день на других баб, высматривая толстые сиськи и маленькие жопки!

— Я смотрю на других, только чтобы убедиться в том, что я и так знаю: ты самая красивая девочка во всей живой природе. Твои глаза самые огромные в нашей галактике, а в нее я включаю не только созвездие Стрельца, но и туманность Андромеды.

Когда мы так пикировались, я видел, что она обижается больше меня, потому что она моложе и ее броня еще не затвердела. Я сдерживался, чтобы не изнасиловать ее, она — чтобы не разрыдаться. Между нами, как говорится, зарождалась любовь. Лучшие мгновения узнавания — это вот такие мелкие стычки, дурацкие ссоры, которые только закрепляют перемирие и слегка пугают — знак того, что тебя наконец проняло, и, странное дело, не в кино и не перед экраном телевизора. Ну а как не разозлиться, если при взгляде на ее лицо выступают слезы. Так мы добрели до улицы Герцена, чтобы взглянуть на розовый особняк в стиле раннего модерна, где жил Владимир Набоков. Можно ли было нашей парочке туда не зайти…

Я чувствовал, что возвращаюсь к жизни, посылая ей идиотские эсэмэски. Посмотрите, поп жизни моей, я их все сохранил в мобильнике.

«Ты меня забыла, бросила, ты заснула, умерла или влюбилась в меня?»

«Я люблю тебя снова и снова».

«Время без тебя течет слишком медленно. Завтра наступит через год».

«Я ищу тебя уже сорок лет».

«Благодарю Господа за то, что он дал тебе жизнь, твою мать — за то, что она тебя вырастила, и отца Иерохиромандрита за то, что он познакомил нас».

«Я закрываю глаза и вижу твои».

«Наше совместное существование будет потрясающим».

«Твои глаза цвета ликера „Кюрасао“ — мои диктаторы. Я тебя люблю до потери пульса».

«Я — твой двойник и твоя половина».

«Я все время глупо улыбаюсь, думая о том, что ты существуешь».

«Без тебя я становлюсь инвалидом, паралитиком, дауном, параноиком, невротиком, депрессивным маньяком и впадаю в кому. Закрой глаза, я наложу руки тебе на лицо и прошепчу, что буду любить тебя вечно. Слышишь ли ты, как мои слезы капают тебе в ухо?»

«Сегодня у меня полно работы, но мне бы хотелось проверить твою эпиляцию в области бикини».

«Торчу в порту, почему не у тебя во рту?»

«Ты воздух, наполняющий мои легкие и молодящий мою опустошенную душу».

«Мне скучно без тебя… потому что я скучаю по тебе».

«Я много чего ненавижу, но кое-что люблю, тебя в том числе».

Когда я перечитываю эти сообщения, у меня выступают слезы, потому что как-то, в порыве мщенья, я стер все ее ответы.

Из шестидесяти солнечных дней в году мне выпало всего четыре, и на том спасибо. Начиная с мая в Петербурге ночь больше не наступает, поди засни в таких условиях. В полночь свет лиловеет, потом приближается к синему Кляйна.