Дэлглиш задал новый вопрос:

— А какое освещение было в коттедже, когда вы уходили? Если его собеседница удивилась, то не подала виду.

— Горела только маленькая настольная лампа на бюро. Я еше поразилась, как он различает слова вечерни. Хотя, конечно, преподобный ведь и так знал все молитвы.

— А утром она была уже выключена?

— О да. Мэгги сказала, что в коттедже было темно.

— Как-то странно, на мой взгляд, — заметил Дэлглиш, — что никто не заглянул туда вечером, чтобы узнать, как там отец Бэддли, или помочь ему улечься.

— Эрик Хьюсон думал, что Миллисента зайдет, — быстро произнесла мисс Уиллисон, — а у Миллисенты почему-то сложилось впечатление, что Эрик и Хелен — ну, сестра Рейнер — согласились зайти сами. На следующий день они все себя винили. Правда, как говорит Эрик, с медицинской точки зрения это было бессмысленно. Отец Бэддли скончался тихо и мирно вскоре после моего ухода.

С минуту они сидели молча. Дэлглиш гадал: подходящий ли сейчас момент, чтобы спрашивать м,исс Уиллисон об анонимках? Она так ужаснулась его замечанию о Викторе Холройде — не хотелось бы пугать и смущать ее еще сильнее. Но вопрос крайне важен. Покосившись на худое лицо, на котором застыло выражение упрямой безмятежности, он начал:

— Оказавшись в коттедже отца Бэддли, я ознакомился с содержимым его бюро, просто на всякий случай — вдруг там окажется неотправленное письмо ко мне. И под какими-то старыми рецептами нашел другую записку, анонимную, крайне неприятного свойства. И хочу знать: рассказывал ли он кому-нибудь об этом и не получал ли еще кто-нибудь в Тойн-тон-Грэйнж таких писем?

Вопрос подействовал на мисс Уиллисон хуже, чем Дэлглиш опасался. На мигона словно утратила дар речи. Адам терпеливо ждал, пока наконец не услышал ее голос. Справившись с собой, она ответила:

— Я получила одно такое письмо за четыре дня до смерти Виктора. Оно было совершенно… непристойным. Я разорвала его на мелкие кусочки и выкинула в туалет.

— Туда ему и дорога, — с напускной бодростью заверил Дэлглиш. — Однако мне, как полицейскому, всегда жаль, когда уничтожают улики.

— Улики?

— Видите ли, рассылка подобных писем может считаться правонарушением. Они же могут причинить людям много горя. Наверное, в таких случаях лучше всего сообщать в полицию, чтобы там выявили виновника.

— В полицию! О нет! Как можно? Это не те проблемы, с которыми нам может помочь полиция.

— Мы не такие уж бесчувственные чурбаны, какими нас иногда считают. Вовсе не обязательно, чтобы виновник понес строгое наказание. Важно другое — остановить его, а полиция справится с этой задачей лучше всех. Полицейские могут послать анонимку в лабораторию к опытным криминалистам, на исследование почерка.

— Так ведь им понадобится документ. А я не показала бы это письмо никому на свете.

Значит, все было настолько плохо. Дэлглиш осторожно спросил:

— А вы не могли бы сказать мне, каким оно было? Написано от руки или на пишущей машинке? И на какой бумаге?

— Письмо было напечатано на бумаге Тойнтон-Грэйнж, через два интервала, на нашем старом «Империале». У нас здесь почти все умеют печатать — так мы стараемся хоть немного заработать на жизнь. С пунктуацией и грамматикой все было в порядке, без ошибок. Больше вроде бы никаких особых примет. Не знаю, кто его напечатал, хотя, думаю, автор был достаточно опытен в сексуальном смысле.