Здесь дощатый пол был расчерчен – по границам валявшихся тут и там матрацев. На стенах мелом были написаны номера – от одного до пяти.
– Это номера палат, – кажется, я произнес вслух мысль, которая пришла ко мне только что. – Скажите, а убили женщину, которая лежала на этом матраце?
– Н-не знаю, я не участвовал в задержании, – начал оправдываться как-то нелепо и глухо сержант. – Но я обязательно… Вам сообщу…
Увидев следы крови и мозгового вещества на досках, я представил, что здесь случилось четыре дня назад.
– Все, сержант, выходим.
– Слава богу, – выдохнул он, направляясь к выходу. – А то тяжело здесь как-то.
На полу справа от выхода валялась ширма, на сорванной простыне я разглядел букву «Б». Подняв ширму, увидел на другой половине букву «О».
– Что означают эти буквы? – поинтересовался сержант.
– Оперблок, только что они там оперировали с Макаром Афанасьевичем, вот вопрос.
Я начал подниматься по ступенькам. Меня не покидало чувство, что в подвале я увидел что-то важное, но не придал этому значения. Какая-то мелочь попалась на глаза и теперь не давала успокоиться.
Выходя к «уазику» и отряхиваясь, понял, что меня смущало. Линии на дощатом полу были идеально прямыми. Цифры на стене выведены каллиграфическим почерком. Для медиков такой не характерен.
Линии на теле
Клаустрофобия – тема, конечно, интересная, но она подождет. И страх высоты заслуживает отдельного разговора. Но сегодня мы с тобой, Костик, поговорим совершенно о другом.
Слишком впечатлил меня «центр сердечно-сосудистой хирургии», где оперировал Макар Афанасьевич, а медбратом работал Костя Бережков.
– Скажи, какие оценки у тебя были по черчению? – начал я после приветствия и дежурных вопросов о самочувствии и настроении.
– При чем здесь черчение? – напрягся он. Как я и предполагал.
– У меня, например, тройка, – откровенно признался я. – Не хватало терпения. Я ляпал по чертежу пальцами, очень быстро появлялись помарки всевозможные, пятна, грязь…
– Они почти у всех появляются, – не выдержал он, брезгливо поморщившись. – Разве трудно помыть руки, простерилизовать все приборы, заточить карандаш, закрепить бумагу. Чтобы резинка была импортной, новой. У меня соседка по парте была в седьмом классе, Наташкой звали. Я угорал над ней.
– Что ж такого угарного в ней было?
– Она же девчонка, понимаете. У меня получалось чисто, а у нее – грязно. Я ей все объяснил, показывал, как надо. Но у нее – мозги набекрень.
Мне подумалось в этот момент, что и у Федорчук-Синайской после удара молотком мозги тоже стали «набекрень». Интересная ассоциация.
– И эта неаккуратность тебя очень раздражала?
– Не то слово! – начал по привычке кипятиться он. – Бесила! Как можно девчонке быть такой неаккуратной? Мне ставили пятерки, ей – тройки. Она линейку не могла как следует прижать, если прижимала – она обязательно сдвигалась, и получалась грязь. Вообще она вся какая-то…
Лекарь вдруг осекся и замолчал. Я понял, что если тотчас не подбросить в топку свежих «дровишек», он «остынет» и я его потом вряд ли «разогрею» снова.
– Ты хотел сказать «непрямолинейная»? В ней одни сплошные неровности? Изгибы, округлости…