— Скорее всего. Это было поздно ночью, но мы припарковались на главной улице, а там всегда народа полно.

— Хорошо. Вы не видели никого, кто мог бы помочь вам и подтвердить это?

Франц убрал руку от подбородка. Возможно, понял, что такое почесывание подбородка свидетельствует о том, что он переживает, а может, у него просто перестало чесаться.

— Кажется, никого из знакомых мы не видели. Вообще-то, я вот сейчас вспоминаю — там было довольно немноголюдно. Бар в Хемисфере еще работал, а вот рестораны закрылись. Сейчас, осенью, в Массури в основном только альпинисты, а они ложатся рано.

— То есть вас никто не видел.

Франц выпрямился.

— Уверен, старший инспектор, вы знаете, что делаете, но не могли бы вы пояснить, как это все связано с исчезновением моего брата? — Голос звучал по-прежнему бесстрастно, но в выражении лица впервые появилось нечто, свидетельствующее о том, что он переживает.

— Конечно мог бы, — ответил я, — но уверен, что вы и сами все понимаете. — Я кивнул на лежащую на столе передо мной папку. — Тут написано, что хозяин дома, где вы живете, утверждает, будто ночью его разбудили громкие голоса, доносящиеся из вашей комнаты, и стук падающих стульев. Вы продолжали ссориться?

Лицо Франца Шмида едва заметно изменилось. Может, это потому, что я напомнил ему о последних, полных обиды словах, брошенных братьями друг другу?

— Как я уже сказал, перед этим мы перебрали, — тихо проговорил он, — но заснули мы друзьями.

— Из-за чего вы поссорились?

— Из-за чепухи.

— Расскажите.

Он, словно за спасательный круг, ухватился за стакан и принялся заглатывать воду. Отсрочка, позволяющая ему решить, что говорить и о чем умолчать. Скрестив руки на груди, я ждал. Ход его мыслей был очевиден, но Шмид, судя по всему, достаточно проницателен, чтобы понять, что если я не узнаю ничего от него, то узнаю от свидетелей ссоры. Вот только кое о чем он точно не догадывался. Гиоргос Костопулос уже поговорил со свидетелями. Именно их показания и заставили Гиоргоса позвонить в отдел по расследованию убийств в Афинах. И именно поэтому дело попало ко мне. К Ревнивцу.

— A dame[4], — сказал по-английски Франц.

Интересно, какой смысл он вкладывает — если вообще вкладывает — в это слово? На британском английском слово это носит уважительный оттенок и означает даму, мадам или хозяйку дома. А вот на американском английском dame — слово скорее сленговое и означает что-то вроде телочки или дамочки, не обидное, но и не особо уважительное. Та, кого легко подцепить, или даже та, с кем лучше не связываться. Но на первом родном языке Франца «дама» — слово нейтральное, именно таким оно выглядит для меня в названии романа Генриха Бёлля «Групповой портрет с дамой».

— И чья это дама? — Я решил сразу же добраться до сути.

Снова эта слабая улыбка, которая тотчас же исчезла.

— В этом и была причина ссоры.

— Это я понял, Франц. Расскажете подробнее?

Франц поднял на меня глаза. Он медлил. Я уже назвал его по имени, а это очевидный и тем не менее удивительно эффективный способ вызвать у допрашиваемого доверие. А сейчас я смотрел на него тем взглядом, который заставляет подозреваемых в убийстве раскрыть свое сердце Ревнивцу, Фтонусу.