Рука, перетянутая платком, отчаянно болела, рукав доломана отяжелел от сочащейся крови, голова кружилась, то ли от слабости, то ли от ненависти к врагу. Месяц наливался алым, темная земля морщилась под копытами от боли, сабля свистела в руке, рассекая ночную тьму, с всхлипом вгрызаясь в человеческую плоть, рубя и кромсая ее, как тушу на бойне.

Увлеченный погоней Войцех уж давно отбился от эскадрона, Йорик несся по брюхо во ржи, догоняя одиноких беглецов, думавших спасти свои жизни в стороне от всеобщего столпотворения. Впереди замаячили темные фигуры — десяток, не меньше, но гонимый жаждой крови Войцех пришпорил Йорика, стремительно приближаясь к остановившимся при звуке погони французам.

— Мы сдаемся, господин офицер! — пожилой гренадер поднял руки, отбрасывая ружье. — Пощадите!

Его товарищи не спешили расстаться с оружием, видно, надеясь, что одинокий всадник даст им уйти. Войцех прошел сквозь сбившихся в кучу французов, как мясницкий топор сквозь мякоть, сабля разрубила меховую шапку гренадера, на землю посыпались пальцы, прикрывшие голову от удара, тело мешком осело к ногам Йорика.

— Он один, один, чего вы боитесь? — выкрикнул молодой солдат, бросаясь к коню с штыком наперевес.

Шемет поднял Йорика на дыбы, штык прошел под мягким конским брюхом, тяжелые копыта обрушились на грудь солдата. Его товарищи в отчаянном порыве бросились к нему, и Войцех вылетел из седла с саблей в руке, рубанул сплеча ближайшего противника, хлопнув Йорика по крупу раненой рукой.

Боль пронзила его от локтя до плеча, но ярость приглушила ее и смертельным вихрем закружила в безмолвном танце. Лишь сабля звенела о штыки и солдатские тесаки, и наседавшие враги падали один за другим, и горячие фонтаны хлестали из глубоких ран, заливая лицо и руки Войцеха, воспламеняя его все больше, и глаза засияли восторгом, и счастливая улыбка расцвела на бледных губах, и вкус вражеской крови пьянил, как старое вино.

— Он мертв уже три раза, парень, — хриплый голос ворвался в алую мглу, возвращая Войцеха в мир живых, — присядь, отдохни.

Голос говорил по-немецки, но акцент был не французский, Войцех сразу и не сообразил, какой именно. Он опустил саблю, и тонкая струйка крови полилась в землю рядом с сапогом. Рукава доломана ниже локтя насквозь промокли, на губах запеклась густая корка, открывшаяся рана жгла огнем.

— Вы где? — Шемет вытер саблю обрывком французского мундира, огляделся. — Вы кто?

— Сержант Хью Мак-Грегор, Колдстримский гвардейский, — говоривший, пошатываясь, встал, и Войцех разглядел высокий силуэт в длинных рейтузах, с широкими плечами, обтянутыми красной курткой, и со встрепанными волосами. Луна светила сержанту в спину, и лица его было не различить.

— Как вы здесь оказались? — недоверчиво спросил Войцех, переходя на английский.

— Бог его знает, — пожал плечами Мак-Грегор, — я даже не знаю, где это «здесь». Выпить не найдется?

— Не уверен, — вздохнул Войцех, — я, кажется, потерял коня.

Он свистнул, и Йорик, недовольно фыркая, выступил из темноты, обнюхал хозяина и положил теплую морду ему на плечо, в знак прощения.