Как-то раз к ней домой заглянула одна старая знакомая. Девица эта отличалась «облегченным» поведением, но не настолько, чтобы с ней было противно иметь дело. Для начала она попыталась пофлиртовать с Брюлловым, а потом, увидев, что тот не обращает на нее внимание, стала нахваливать картины, висевшие у на стене.
– Ольга, это круто! Скажи, где ты заказала такие картины? Наверное, они стоили тебе кучу денег?
«Кузина белошвейка» усмехнулась, и ответила на вопрос своей подруги уклончиво – дескать, по случаю один знакомый художник нарисовал их, и денег при этом не взял. Карл Брюллов, который внимательно слушал беседу женщин, не выдержал, и признался в авторстве картин. Подружка, взвизгнув от восторга, тут же вцепилась в художника, и категорически потребовала, чтобы тот нарисовал и ее тоже, причем, обязательно обнаженной.
– Карл, ты знаешь – у меня умопомрачительная грудь, – брякнула она оторопевшему от такого напора художнику. – А какие забойные тату я недавно сделала на ягодицах!
И она чуть было тут же не задрала юбку, чтобы продемонстрировать эти самые тату.
Но тут Ольга не выдержала, и буквально взашей вытолкала из дома наглую подругу, велев ей забыть дорогу в ее дом. А потом всерьез наехала на бедного Карла, обозвав его распутной личностью и бабником.
Правда, уже через пять минут, немного остыв, она попросила у него прощения. Карл не смог устоять перед ее чарами, и перестал на дуться. Ольга успокоила его старым проверенным способом – как это обычно делают потомки Евы. Но наутро Ольга сняла со стен все картины, а Брюллов нарисовал очередной ее портрет, где она была изображена в виде гневной фурии, мечущей молнии, и испепеляющей всех вокруг своим взором.
Во время одной из посиделок у Одоевских Ольга рассказала о том трагикомическом случае, чем рассмешила всех присутствующих. Княгиня Одоевская, отсмеявшись, неожиданно спросила у своей тезки,
– Скажите, а почему многие женщины у вас ходят в рваной одежде? Я вижу, что у них есть дорогие украшения, да и выглядят они далеко не нищими. А панталоны у них – простите, брюки – словно порваны стаей злых собак. На одежде такие дыры, что сквозь них просвечивает голое тело. Ведь это неприлично… Не так ли?
Ольга Румянцева лишь пожала плечами. Она много лет занималась шитьем мужской и женской одежды, кое-что понимала в моде, но так и не смогла въехать в тему – в чем прелесть рваных брюк, больше похожих на обноски бомжей.
– Скажите, Ольга Степановна, – обратилась она к княгине, чтобы закрыть эту, не совсем тему, – а что вам у нас понравилось?
Одоевская задумалась. Она погладила себя ладонью по уже заметному животику, засмущалась, и сказала.
– На днях я видела, как дети в первый раз идут в школу. Это у вас называется «Днем знаний». Очень красивый праздник. Мне так хочется, чтобы наш сын или дочка, также нарядно одетые, шли в школу, чтобы было много цветов, и звонил звонок, зовущий их на занятия.
– Все это будет у нас, дорогая, – ласково произнес князь, погладив жену по руке. – Поверь мне, мы вырастим нашего сына – а мне почему-то кажется, что у нас будет именно сын, и он будет таким же умным и красивым, как ты.