Был бы под рукой какой-нибудь борзописец — они сели бы и за пару часов сочинили вдвоем достойный ответ и в газету, и в Генеральную прокуратуру, стремящуюся упрятать невинного человека… Но такого нужного человека у Хозяина не было.

Может быть, Феня умеет писать? Вряд ли. Максимум что умеет Феня — расписываться. Да и то только в ведомости, фиксирующей «черный нал», — Хозяин платил Фене такие суммы, что иногда сам завидовал ему.

Он нажал пальцем на кнопку, вызывая секретаря. Впрочем, вряд ли секретарь явился на работу, рано еще.

Как бы там ни было, с Феней надо потолковать и по поводу «придворного борзописца». Как говорится, а вдруг?

Феня в это время сидел на своем месте, в боковой, с длинным окном, комнате, поглядывал на белесое, словно скатавшееся в кусок творога солнце, готовое, как всякий творог, рассыпаться на крошки, и ждал вызова Хозяина.

Он кожей своей, ноздрями чувствовал, что Хозяин сейчас вызовет его, обязательно вызовет…

Пять минут назад раздался телефонный звонок. Феня не хотел поднимать трубку — слишком уж ранний это был звонок, от таких не жди ничего хорошего. Он занес руку над трубкой, рука его была похожа на хищную птицу, он ждал, когда телефон перестанет надрываться, но человек, который звонил Фене, был упрям, мелодичный голос телефона от усталости охрип, стал потрескивать, и Феня поднял трубку. В конце концов, было даже интересно узнать, кто же этот упрямый абонент.

Звонил Трибой. Голос у начальника следственной группы был невыспавшимся и одновременно озабоченным.

— Я буду краток, — сказал он.

— Слушаю, — вежливо и очень отстранение отозвался Феня, будто бы беседовал с совершенно незнакомым человеком. Трибой такой стиль поведения одобрял.

— Где Хозяин?

— На месте.

— Никуда отбывать не собирается?

— Вроде бы нет.

— А я чувствую — кончиками пальцев, сердцем, душой своей истрепанной чувствую, — на Трибоя иногда находило, он начинал выражаться «высоким штилем», — что Хозяин сегодня постарается куда-нибудь улизнуть…

— Куда? — тупо спросил Феня.

— Да куда угодно. На Лазурный берег, где сейчас находится его жена. Вчера она, кстати, по золотой карточке сделала покупки на триста шестьдесят пять тысяч долларов.

— Неплохо! — не удержался от восклицания Феня.

— И я так думаю. Хозяин может укатить в Испанию, в Кению, на Кипр, в Тунис, в Грецию либо в Штаты, в канадский город Ванкувер, в Италию — у него везде есть особняки. Поэтому, если увидите в коридоре пару кожаных чемоданов, дайте нам знать.

— Непременно, — мято пробормотал Феня.

— Хозяин не должен улизнуть, — сказал Трибой и, прежде чем повесить трубку, произнес предупреждающим тоном: — О себе самом подумайте, о своем будущем… Будущее ваше должно быть безоблачным. А сейчас оно закрыто темными путами. Пока закрыто, — добавил Трибой.

Секретаря на месте не оказалось, не явился еще «господин хороший» — было еще рано, и Хозяин, едва сдерживая в себе раздражение, ударил по стенке кулаком, потом врезал костяшками пальцев, но боли не почувствовал — от постоянных тренировок они стали дубовыми, подошел к окну.

В который раз поймал себя на том, что ему нравится отсюда, с высоты четвертого этажа, наблюдать за тем, что происходит внизу, на Тверской улице, наблюдать за машинами, тянущимися неспешной чередой, за редкими прохожими, испуганно поглядывающими на чадящий, извергающий хрипы и металлические звуки поток, — Хозяину здесь все радовало глаз. И дома на противоположной стороне улицы, с лоском отремонтированные, европейского стиля, и далекие, поблескивающие в белесых лучах солнца крыши, и длинные слоистые, прилипшие друг к другу облака, в нескольких местах по-грозовому затемненные, хотя грозы в Москве стали редки. Ему нравилась Тверская улица, бывшая Горького, по которой раньше он проезжал на своем такси с завидущей мыслишкой — страшно завидовал людям, живущим здесь, и понимал, что это не просто люди, это цвет страны, — а теперь живет здесь он, а «цвет страны» ютится там, где раньше он попукивал в небо, стараясь, чтобы пук ушел в щель в стене, — в Чертаново, Митино да на Волхонке.