Но урагана выстрелов из того окна так и не последовало. Наоборот, было очень тихо. Затем хлопнула дверь дома Джарвина, и калеке, надо думать, уже ничего не угрожало.

— Что-то теперь будет? — спросил повар, сгорая от нетерпения и любопытства.

— Левша растерзает его! — сквозь зубы процедил мулат. — Что я, Левшу не знаю, что ли?

— Нужно подождать! — сказал повар. — И тогда увидим, чем дело кончится. Я же говорил, что очень скоро в нашем поселке начнут происходить очень странные вещи!

Изо всех затаивших дыхание зевак, ставших свидетелями этой сцены, самым заинтересованным зрителем был никто иной, как могучий Обмылок. С Баттриками он был знаком несколько лучше, чем все остальные обитатели поселка. Откровенно говоря, ведь именно из-за них ему пришлось провести больше пяти месяцев прикованным к постели. Этот вынужденный отдых делился на два периода, практически равных друг другу по продолжительности. Потому что едва оправившись после первого столкновения, во время которого Обмылок был буквально изрешечен пулями, он незамедлительно попытался повторно выяснить отношения с Баттриками. Самым удивительным во всей этой истории является то, что и во второй раз его тоже не убили. Приглашенный к раненному врач объявил, что жить ему осталось час, от силы пять. Прошел день, но Обмылок не умер. Та же необъяснимая живучесть, скрытая где-то в глубинах его огромного тела, позволила ему прожить ещё день, и тогда, наисходе вторых суток, доктор задумчиво изрек, с сомнением покачав головой:

— Этому парню было отмеряно десять жизней, и все десять он пустил коту под хвост, но раз уж он по всей видимости не собирается умирать, то придется его лечить, как если бы он шел на поправку. Для начала покормите его. Дайте что-нибудь из того, что обычно едят ваши люди.

Эта пища воистину творила чудеса. Сколько бы пуль не угодило в него, раны эти никоим образом не сказались на его желудке, и всего за неделю он вполне оправился от болезни, так что жизнь его была уже вне опасности. За месяц перестали кровоточить и затянулись ужасные раны, на месте которых теперь остались лишь пунцовые рубцы. Вскоре он снова поднялся на ноги и быстро набирался сил, возвращаясь к прежней жизни. Восторгам доктора пришел конец. Он заявил, что Обмылок был просто ошибкой природы, её шагом назад, к первобытному человеку.

Но после своей второй стычки с Баттриками и последовавшего вслед за этим второго долгого лежания в постели, Обмылок все же стал благоразумнее. Он лютой ненавистью ненавидел обоих братьев, но понимал, что ради собственного же блага не стоит давать волю эмоциям. Было куда более безопасней держаться подальше, относясь к ним с вынужденной терпимостью. Братья напоминали ему двуликого бога войны, смотревшего в двух направлениях одновременно и поэтому застрахованного от нападения и спереди, и сзади.

Он бы не убоялся выйти против каждого из них, взятого поодиночке, зная, что по ловкости обращения с оружием не уступает ни одному из братьев. В меткости ему тоже было не отказать. Если же вести речь о рукопашной схватке, то здесь он мог в одиночку выйти против десятка таких, как Баттрики, и со всего маху бить их лбами друг о друга, ни секунды не сомневаясь в собственном превосходстве. Ибо самомнение у Обмылка было столь высоко, что сам себе он казался почти божественным.