Там я немедля достала спрятанный в книжном шкафу дневник и тщательно его осмотрела. Жаль, что не заклеила его липкой лентой, увы, я оказалась недостаточно осмотрительной – как теперь узнаешь, не читали ли дневник без моего ведома?.. Да нет же, мои страхи совершенно безосновательны! – уверяла я себя. Я слишком мнительна. Откуда им знать, что я разделила дневник на две части и вторую часть спрятала в книжном шкафу на втором этаже? Это соображение меня успокоило, и я выкинула из головы... Но когда Тосико в восемь ушла, меня вновь охватило беспокойство. Я пошла в кухню и расспросила домработницу. Поднимался ли кто-нибудь в кабинет после того, как я ушла? Неожиданно Бая сказала: «Да, ваша дочь». По ее словам, минут через пятнадцать после моего ухода Коикэ отправилась в баню, а Тосико вскоре поднялась на второй этаж и через пару минут спустилась, вернувшись к больному. «Кажется, они о чем-то говорили с хозяином», – сказала Бая. «Но ведь он все это время спал?» – спросила я. «Храп внезапно прекратился, – сказала она и добавила: – Поговорив с хозяином, ваша дочь вновь поднялась на второй этаж и вскоре спустилась. Затем из бани пришла Коикэ». – «Но ведь когда я вернулась, больной крепко спал», – сказала я. «Пока вас не было, он не спал, а незадолго до вашего прихода вновь уснул», – сказала она...

Ее рассказ вполне подтвердил мои страхи, я поняла, что подозрения были не напрасны, но все это как-то не укладывалось у меня в голове... Если попытаться восстановить действия Тосико, вот что получается. В три часа под благовидным предлогом она выпроваживает меня из дома. Отсылает Коикэ в баню. Затем – то ли больной, проснувшись, обратился к ней, то ли она из него вытянула, это неясно – в любом случае Тосико узнает, что мой дневник лежит в комоде в гостиной, находит его и приносит отцу. Дневник заканчивается шестнадцатым апреля, но он говорит, что страницы с последующими записями наверняка где-то спрятаны, и, поскольку его интересуют именно они, велит ей поискать. Она перерывает книжный шкаф в кабинете и находит. Приносит и дает отцу прочесть. Либо зачитывает вслух. Затем поднимается на второй этаж и кладет дневник на место. Возвращается Коикэ. Больной вновь притворяется безмятежно спящим. В шестом часу возвращаюсь я... В общем, получается именно так, хотя трудно вообразить, чтобы за два-три часа моего отсутствия все прошло столь гладко, тютелька в тютельку. Тут я вспомнила, что в прошлое воскресенье (двадцать четвертого апреля) по совету Тосико я тоже выходила днем из дома. Не тогда ли Тосико приступила к поискам? Больной уже в субботу утром, двадцать третьего, оставшись со мной наедине, пробормотал: «Дне-ник, дне-ник!», недвусмысленно выразив желание прочесть мои записи. Легко предположить, что двадцать четвертого, когда я днем ушла, он сказал то же самое в присутствии Тосико и Коикэ (возможно, Коикэ и в тот день ушла в баню, Бая точно не помнит). А поскольку я ему отказала, он обратился к Тосико... Это самое вероятное. Не помню, чтобы я когда-либо говорила Тосико, что веду дневник. Но, возможно, она узнала через Кимуру или сама как-то пронюхала, и потому, когда больной заговорил о дневнике, сразу поняла, о чем речь. «Комод», – больной показывает в сторону гостиной. Тосико идет в гостиную и обыскивает ящики комода. Но дневника не обнаруживает. «Тогда наверняка в кабинете», – говорит Тосико и поднимается на второй этаж. Все это нетрудно вообразить... Как бы там ни было, в прошлое воскресенье ей стало известно, что дневник имеет продолжение. А в это воскресенье она выяснила, что дневник разделен на две части, одна часть спрятана в кабинете, а другая – внизу... В этом нет ничего невозможного...