Он поскользнулся на крови. Упал. На Шарлея. У Шарлея в руках был арбалет. Он взглянул на Рейневана, подмигнул и выстрелил. Вертикально вверх. Прямо в живот вздымающегося над ними коня. Конь завизжал. А Рейневан получил копытом по голове. «Это конец», — подумал он.

— Помоги нам, Господи! — услышал он как сквозь вату, парализованный болью и слабостью. — Выручай! Выручай, Господи!

— Помощь, Рейнмар! — кричал, дергая его, Шарлей. — Помощь! Живем!

Он приподнялся на четвереньки. Мир все еще плясал и плавал у него в глазах. Но тот факт, что они жили, не заметить было невозможно. Он заморгал.

С поля долетел крик и звон: иоанниты и латники Хаугвица сражались с прибывшей подмогой, вооруженной, в полных пластинчатых латах. Бой был недолгим — по тракту с запада уже мчалась галопом, ревя что есть силы в легких, конница Бразды, за ней, вопя еще пронзительнее, мчалась гуситская пехота с воздетыми цепами. Видя все это, иоанниты и люди Хаугвица развернули коней и поодиночке и группами помчались к лесу. Помощь шла у них по пятам, безжалостно рубя и кромсая, так что эхо неслось по холмам.

Рейневан сел. Ощупал голову и бока. Он был весь в крови, но, похоже, чужой. Рядом, все еще ухватившись за павонж, сидел, опершись о воз, Самсон Медок с окровавленной головой, густые капли ползли у него с уха на плечо. Несколько гуситов поднимались с земли. Одного рвало. Один, держа зубами конец ремня, пытался остановить кровь, хлещущую из культи руки.

— Живем, — повторил Шарлей. — Живем! Эй, Галада, слы…

Он осекся. Галада не слышал. Галада уже не мог слышать.

К телегам подъехал Бразда из Клинштейна, латники из подмоги. Все еще распаленные битвой, они тут же умолкали и затихали, когда под копытами лошадей начинало чавкать кровавое месиво. Бразда оценил побоище, взглянул в остекленевшие глаза Галады, ничего не сказал.

Командир латников из подмоги приглядывался к Рейневану, щуря глаза. Было видно, что он пытается вспомнить. Рейневан узнал его сразу и не только по розе на гербе — это был раубриттер из Кромолина, протектор Тибальда Раабе, поляк Блажей Порай Якубовский.

Рыдавший рядом чех опустил голову на грудь и умер. В тишине.

— Удивительно, — сказал наконец Якубовский. — Гляньте на этих троих. Они даже не очень поцарапаны. Вы просто холерные счастливчики. Или какой-нибудь демон хранит вас.

Он их не узнал. Впрочем, ничего странного.

Хоть Рейневан и сам едва держался на ногах, он тут же принялся перевязывать раненых. В это время гуситская пехота дорезала и освобождала от доспехов и оружия иоаннитов и копейщиков Хаугвица. Убитых вытряхивали из лат, уже началась перебранка, оружие, что получше и подороже, вырывали друг у друга из рук, не обходилось и без кулаков.

Один из лежащих под телегой рыцарей, казалось, мертвый, как и другие, неожиданно пошевелился, заскрипел латами, застонал из глубин шлема. Рейневан подошел, опустился на колени, поднял хундсгугель. Они долго смотрели друг другу в глаза.

— Ну, что же ты… — прохрипел рыцарь. — Добей меня, еретик. Ты убил моего брата, так убей и меня. И пусть ад поглотит тебя…