», Альберт Великий, «De vegetalibus et peantes». «Великий», надо же, прозвище воистину достойное колдуна. А это, извольте, Сабур бен Саад. Абу Бекр аль-Рази. Нехристи! Сарацины!

— Этих сарацинов, — спокойно пояснил, рассматривая свои перстни, Лукас Фридман, — преподают в христианских университетах. Как медицинских авторитетов. А ваш «колдун» — Альберт Великий — это епископ Регенсбургский, ученый теолог.

— Да? Хм-м… Посмотрим дальше… Вот! «Causae et curae», написанная Хильдегардой Бингенской. Наверняка колдунья эта Хильдегарда!

— Не совсем, — улыбнулся плебан Галль. — Хильдегарда Бингенская, пророчица, именуемая Рейнской Сивиллой. Скончалась в ауре святости.

— Хе. Ну, если вы так утверждаете… А это что такое? Джон Герард? «General… Historie… of Plante». Интересно, по-какому это? Не иначе — по-жидовскому. Впрочем, скорее всего какой-нибудь очередной святой. А вот здесь «Herbarius» Томаса Богемского.

— Как вы сказали? — поднял голову плебан Якуб. — Томас Чех?

— Так здесь написано.

— А ну покажите… Хм-м… Любопытно, любопытно… Все, оказывается, остается в семейном кругу. И вокруг родни крутится-вертится.

— Какой родни?

— Семейной. — Лукас Фридман по-прежнему, казалось, интересовался только своими перстнями. — Лучше не скажешь. Томас Чех, или Богемец, автор этого гербариуса, прадед нашего Рейнмара, любителя до чужих жен, наделавшего нам столько неприятностей и хлопот.

— Томас Богемец, Томас Богемец, — собрал в складки лоб бургомистр, — именуемый также Томасом Медиком. Слышал. Он был другом одного из князей… Не помню…

— Князя Генриха Шестого Вроцлавского, — спокойно пояснил злотник Фридман. — И верно, этот Томас был его другом. Крупный был в то время ученый, способный врач. Учился в Падуе, в Салерно и Монпелье…

— Говорили также, — вклинился Гофрихтер, уже некоторое время кивками подтверждавший, что тоже припоминает, — он еще был чародеем и еретиком.

— Ну, прицепились вы, господин Ян, — поморщился бургомистр, — к колдовству, что твоя пиявка. Успокойтесь.

— Томас Богемец, — заметил слегка суховатым тоном плебан, — был лицом духовным. Вроцлавским каноником, потом даже суфраганом дицезии[35] и почетным епископом Сарепты[36]. Он был лично знаком с папой Бенедиктом Двенадцатым.

— Об этом папе тоже всякое говорили, — не думал отступать Гофрихтер. — Да, случались колдуны и среди инфулатов[37]. В свое время инквизитор Швенкефельд…

— Да прекратите вы наконец, — оборвал его плебан Якуб. — Нас сейчас интересует нечто иное.

— И верно, — подтвердил злотник. — Я, например, знаю, что у князя Генрика не было потомка мужеского полу, а были только три дочери. С самой младшей, Маргаритой, наш священник Томас позволил себе завести роман.

— И князь допустил? Неужто настолько сильна была дружба?

— Князь в то время уже упокоился, — снова пояснил злотник. — Княгиня же Анна либо не знала, чем тут пахнет, либо знать не желала. Томас Чех в те годы еще не епископствовал, но был в прекрасных отношениях с остальной Силезией: с Генрихом Верным в Глогове, Казимиром в Чешине и Фриштатте, свидницко-яворским Больком Младшим, бытомско-козельским Владиславом, Людвигом из Бжега. К тому же представьте себе, господа, что человек не просто бывает в Авиньоне у Святого Отца, но еще и ухитряется извлечь у него мочевой камень так ловко, что после операции пациент не только сохраняет… куську, но она у него еще и встает. Если даже не ежедневно, то все же… Хоть, возможно, и звучит это несколько забавно, тем не менее я нисколько не шучу. Считается, что именно благодаря Томасу у нас в Силезии до сих пор сидят Пясты