– Ако! Ты пойдешь с ним и будешь глядеть своими глазами и слушать ушами, дабы не было беды для брата моего! И скажи в селении так: если замыслят злое, гнев Амона падет на их головы! И еще скажи: у пер'о – жизнь, здоровье, сила! – больше лучников, чем травинок в этой степи!

– Они знают об этом, господин, – прогудел Ако, и вскоре тень его соединилась с тенью Семена.

“Куда я иду? – раздумывал тот. – Зачем? Для чего? Из желания убедиться, что мир вокруг реален, что, кроме речных берегов, корабля и встретившихся мне людей, есть и другие земли, другие люди?” Возможно, это было так, но ему казалось, что есть еще какая-то причина, что-то такое, что двигало им, чего он был не в силах распознать. Любопытство? Стремление к действию? Нет, не то... пожалуй, не то...

Семен поравнялся с охотником и, стараясь говорить отчетливо и медленно, спросил:

– Как зовут твою дочь? Как ее имя? Кажется, вопрос был понятен его проводнику.

Охотник нахмурился, будто о чем-то размышляя, потом пожал плечами, бросил: “Дочь Хо!” – и добавил несколько непонятных фраз.

– Ее зовут дочь Хо, господин, и у нее нет другого имени, – пояснил Ако. – Имя будет, когда родится первый сын. Пока она слишком мала.

– Слишком мала? Сколько же ей лет? После кратких переговоров с охотником Ако сообщил:

– Десять и еще два. Или один, он в точности не помнит. Но он сказал, что каждый месяц меж бедрами ее течет кровь, и, значит, она созрела для мужчины. Тем более для вождя! Большая честь попасть в его хижину и на его циновку! Не только честь: Хо получил от Икеды двух коров и двух телят, шкуру леопарда и звание первого охотника.

Каримба столько бы не дал. Каримба жаден, и не в его власти назвать охотника лучшим и первым.

– Сукин сын! – пробормотал Семен на русском, глядя в широкую спину Хо.

Теплое чувство, которое он испытывал к этому человеку, испарилось; Семен подозревал, что не забота о дочери и не желание предотвратить свару погнали Хо к речным берегам. Скорее, пара коров, пара телят и шкура с почетным званием... Не заберет ли вождь подарки, если Каримба отнимет девочку? Надо думать, заберет... Вожди коровами зря не бросаются...

Тут припомнилось Семену, как сидел он в яме у Эрбулата, одного из своих хозяев, и как толковали хозяйские женщины о соседе: мол, нечестивец и зверь, из тех поганых псов, каким отомстит Аллах! Толковали вполголоса, ибо соседа боялись; был он человеком Басаева и как-то – то ли своей рукой, то ли при дележке пленных – схватил девчонку лет двенадцати, дочь, как думалось, бизнесмена из Астрахани или Ростова. Но бизнесмен оказался врачом, деньги на огромный выкуп вымаливал по друзьям и родичам, а Эрбулатов сосед его поторапливал, каждый месяц отправляя по пальцу дочки.

Долго не вспоминал Семен про эту историю, а вот – надо же! – вспомнил! И сам озверел, как Эр-булатов сосед. Там – девчонка, и тут девчонка, и неизвестно, что страшней: пальцы терять или подвергнуться в двенадцать лет насилию. Бродила в нем мысль, что это, может, и не насилие вовсе, а местная традиция: солнце жаркое, девушки зреют, как шампиньоны на унавоженной грядке, в двенадцать – невеста, в двадцать – мамаша с целым выводком, а в тридцать уже покойница. Все это могло быть так, но он еще оставался человеком другого времени, другой земли, других понятий, и они, эти понятия о добре и зле, наполнили душу Семена гневом и состраданием. Теперь он знал, для чего идет в Шабахи.