– Он – вечная угроза, – возразил Сенмут.

– Пути пер'о прямы, – ответил Инени. – Жизнь и смерть – в руке владыки Та-Кем, но он не казнит безвинного.

– Безвинного? – Сенмут задел перебинтованным запястьем о рукоять меча и сморщился. – Безвинного сейчас! А в будущем?

– Твой брат – провидец, и будущее перед ним открыто... ему решать... Но я полагаю, что утром не казнят за то, что свершится вечером. – Инени взглянул на Семена, усмехнулся и перевел взгляд на Сенмута. – А в чем сейчас его вина? В том, что он необуздан и дик? Или в том, что родился от сириянки? Если ты считаешь это винами, то к чему приказывать Хенеб-ка? Вот меч на поясе твоем – иди и убей мальчишку!

“Это они о Тутмосе, – наконец сообразил Семен, – о юном Джехутимесу!” О будущем деспоте, завоевателе, оросившем кровью земли от четвертого порога до евфратских вод! Устлавшем их костями трупами! О том, чьи воины творили еще не виданное в Та-Кем – резали, жгли и вспарывали животы, не щадя ни женщин, ни детей! Но сейчас он не деспот, не завоеватель, а мальчишка тринадцати лет... Судить ли его, карать ли за еще не свершенное? И если карать, то как? Вычеркнуть из истории?

Эта мысль повергла Семена в ужас. Перемещение в прошлое – чудо, свершившееся с ним, – было свидетельством того, что время – субстрат подвижный и, быть может, непостоянный, подверженный переменам. Иначе как он очутился здесь? И почему? Не затем ли, чтобы принять решение в некий ключевой момент, не допустить изменений истории, дабы все свершилось так, как и положено свершиться?

Этот мальчишка Тутмос, который трясется от страха в одном из дворцовых чертогов... этот подросток, чью жизнь можно с легкостью прервать... Да, он принесет ужас и горе сотням тысяч – и в своей стране, и за ее пределами! Но их страдания неизбежны, как ежегодные разливы Хапи, ибо история безжалостна. И ни одну из ее страниц, даже самую жуткую, мерзкую, нельзя переписать, или добавить к ней слово, или хотя бы знак пунктуации. Казнить нельзя помиловать... Только история знает, где в этой фразе запятая.

“Из песни слова не выкинешь, – со вздохом подумал Семен, – хоть и не песня нас ждет, а похоронный плач...”

Внезапно он заметил, что в комнате наступило молчание; царица, Инени и Сенмут глядели на него, явно ожидая слов провидца. Понурив голову и ощущая вдруг навалившуюся неимоверную усталость, Семен выдохнул:

– Его нельзя убивать... нельзя, что бы он ни содеял в будущем. Никто из нас не властен над его жизнью и смертью. То и другое – в руках богов!

Ему показалось, что все трое облегченно вздохнули, выслушав этот приговор. Тень сожаления промелькнула на лице царицы, потом она, соединив ладони перед грудью, кивнула головой:

– Да будет так! Царь не спорит с богами... Теперь идите и вкусите отдых. Ты, мудрый Инени, и ты, Сенмут... Я хочу поговорить с провидцем.

Когда брат и жрец вышли, Семен опустился на пол у кресла, обнял ее колени и прижался к ним щекой. Ладонь царицы коснулась его волос, с бережной лаской скользнула по щеке, и он понял, что Меруити снова рядом. Пальцы, которые он целовал, струили прохладу, покой и нежность.