– Это что такое? – поворачивается ко мне Костыль. Он явно растерян.

Усмехаюсь в ответ:

– Джавальские проститутки. Вербуются в публичные дома Сургана – на родине другой работы нет.

Мы проходим на свои места, садимся. Напротив – две девицы, в руках у одной корзинка с бисером. Ловкие тоненькие пальчики плетут какое-то украшение. Вторая смотрит на нас, потом, певуче выговаривая слова, спрашивает по-джавальски:

– Здравствуйте, как поживаете?

– Спасибо, потихоньку, – бурчит Костыль. Он явно не в своей тарелке, да к тому же его джавальский оставляет желать лучшего.

Вагон дергается. Истошно орет гудок паровоза, и пакгаузы Соляной плывут за окнами в прошлое. «Стена кирпичная, часы вокзальные. Вагончик тронется, перрон останется».

– Могу предложить вам асьон? – вежливо спрашивает девица.

Асьон – это традиционное джавальское походное кушанье, что-то вроде нашего кырта, сушеный творог, смешанный со специями. Отлично утоляет голод, но пить после него хочется неимоверно. Асьон – еда бедняков. В Джавале сейчас экономическая ситуация оставляет желать лучшего – примерно как у нас в Молдавии или на западе Украины. Это даже не вариант «бедненько, но чистенько», это скорее «последний хрен без соли доедаем».

Костыль кивает, развязывает свой рюкзак, достает банку тушенки и упаковку галет.

– Это вот от нас.

Джавалка улыбается, раскладывая на чистой тряпице брусочки асьона. Ее товарка, отложив бисер, выкладывает парсы и вуми, сушеные фрукты типа нашей кураги. Костыль вскрывает тушенку, пододвигает банку на середину стола:

– Угощайтесь, девочки.

Я наклоняюсь к его уху, шепчу:

– Ты про ручник не забывай, если решил разогнаться.

– В смысле?

– У этих девочек, через одну как минимум, есть в запасе маленький сюрпризец. А у некоторых, может, и не маленький.

Костыль непонимающе смотрит на меня.

– Трансвеститы, – объясняю по-русски. – Традиция. Храмовые рабы в Джавале испокон веков должны были ублажать паломников, а женщинам запрещалось переступать Священный Порог. Вот они и приспособились. «Потому что на десять девчонок по статистике девять ребят».

– Да ладно… – Маленькие глазки Костыля становятся большими от удивления.

– Эу, Джаваль, Джаваль! – услышав знакомое слово, улыбаются девицы, по очереди запуская деревянные пластинки-они, заменяющие на юге ложки, в банку с тушенкой. – Джаваль – хорошо!

– Хорошо, – киваю, закидываю в рот брусочек асьона и иду к кондуктору. Черт с ним, с кипятком, пусть нальет простой воды. Хочется пить – и спать.

Поезд набирает ход, вагон покачивается, под ногами колеса выбивают одинаковый во всех мирах ритм: тудух-тудух, тудух-тудух…

В столицу Сургана, славный город Тангол, прибываем ночью. Всюду – тусклые огни фонарей, по мокрому от недавнего дождя перрону прохаживается железнодорожная стража, у входа на вокзал торчат сурганские полицейские в серых кителях и каскетках. Рядом на стене – агитационный плакат. На фоне многобашенных танков, прущих на зрителя, – суровый хлопец в стальном рабочем шлеме, сжимающий в пудовых кулачищах кузнечный молот. Хлесткая подпись: «Как завещал Первый Кузнец!» «Броня крепка и танки наши быстры», в общем.