— Как я понимаю, ты мне поручаешь пригляд за всем живым, что в крепости и вокруг нее обретается? Так?

— Так.

— Ну, тогда, два условия: первое — ты приказываешь всем, чтобы по лекарским делам все подчинялись мне так же, как лекарке Юлии…

— Согласен. — Торопливо ответил Мишка, чувствуя, что первое условие мелочь, по сравнению с тем, что последует дальше.

— …Второе, — продолжил Матвей, — я возьмусь за это дело только с одобрения лекарки Настены. Если она скажет «нет», не обессудь.

— Тебе старшина приказывает! — возмутился Дмитрий.

— А хоть бы и сам князь! — спокойно парировал Матвей. — Вы, вот, тут о воеводском наследстве толковали, а лекарка Юлия унаследует от матери, самое меньшее, власть над Ратным, над нами, над Выселками и еще над несколькими селищами. Это — самое меньшее! А если подумать, то неизвестно еще: кто после Нинеи Великой волхвой станет — Красава или Юлия?

— Да ты что?! — Роська аж подскочил на лавке. — Она крещеная! Христианка!

— Когда тебе в бою кишки выпустят, — ледяным тоном отозвался Матвей — тебе наплевать будет: христианка она или язычница, лишь бы брюхо зашила и помереть не дала.

Сказано это было так, что Роська застыл с раскрытым ртом, остальные тоже как-то ссутулились, словно на плечи им опустилась невидимая тяжесть, а Мишка вспомнил, как удивило его полгода назад то, что Мотька взялся помогать Юльке пользовать раненых, не пугаясь ни крови, ни ран.

— Нинея уже сейчас с Юлией справиться не может, — продолжил Матвей — а когда она в полную силу войдет, под нее все Погорынье согнется. А тех, кто не согнется, того мы в мечи возьмем! Кто-нибудь из вас приказу Юлии противиться сможет? Ну? Сможете?

Матвей поочередно глянул на каждого из советников Академии, и все, один за другим, опустили глаза, даже Роська. Один лишь Мишка выдержал взгляд ученика лекарки, но тошно ему от этого стало так, что хоть вой. И не только оттого, что он вдруг понял: видел Матвей выпущенные кишки (и не раз), знает, как умирают в муках люди (и не понаслышке), а кровь, боль, раны — не самое страшное, что пришлось узнать этому подростку в жизни. Гораздо хуже было то, что расклад противоборствующих сил оказался гораздо сложнее, чем Мишка себе представлял, вовсе не таким однозначным, как выходило со слов деда, матери, Нинеи, боярина Федора. Что-то темное, сильное и страшное обозначилось за словами и поведением Матвея… Единственное сравнение, которое Мишка сам для себя смог подобрать — жуткий негритянский культ Вуду, угнездившийся внутри внешне благопристойной, политкорректной Америки.

Матвей, недолго поиграв с Мишкой в гляделки, не отвел глаза, а слегка кивнул, полуприкрыв веки, и констатировал, будто отвечая каким-то своим мыслям:

— Не зря тебя Юлия изо всех выделяет… и Нинее ты люб. Все правильно понимаешь, а если понимаешь…

— Встать! — лязгающим голосом оборвал Матвея Мишка. — Встать, ворох драный!!!

Охватившая его злость не имела ни малейшего отношения к лисовиновскому бешенству — Михаил Андреевич Ратников вспомнил, как в далеком ХХ веке его то смешили, то злили попытки сына изображать из себя взрослого мужчину, хотя для этого не было никаких оснований, кроме, в сущности детского, желания самоутвердиться.