– Меришка, Меришка! Меришка-а-а! – донеслось от табора сразу несколько девичьих голосов. – Меришка, кай сан? Традаса! Традаса![37]

Охнув, Мери кое-как отжала косы, протерла глаза и, путаясь в тяжелой, облепившей ноги юбке, помчалась к табору, где цыгане уже сворачивали шатры.

До Крыма добирались две недели, и все эти дни она прожила как во сне. Мимо проплывала цветущая голубыми и желтыми шарами, пестрая, будто цыганская шаль, бесконечная степь, опрокинутое над ней прозрачное небо, багровые с золотом закаты, розовые, ясные восходы, теплые вечера, седой туман над балками, костры, горящие перед палатками, низкие, дрожащие звезды над ними. Словно сквозь пуховую перину, доносились голоса цыган, смех девчонок, лошадиное ржание, скрип колес и звон посуды, песни по вечерам. Время от времени через эту перину пробивались вопросы, кто-то о чем-то спрашивал ее, Мери что-то отвечала, но что – не помнила уже мгновение спустя. Слез не было – даже по ночам, – но и сон не приходил тоже. Лежа на разостланной перине возле угасших углей и смотря в фиолетовое, в россыпи мерцающих искр небо над головой, Мери все думала: почему?.. Почему он ушел, почему ни слова не сказал ей, не захотел проститься, не предупредил даже взглядом?.. И надолго ли? И вернется ли? А если вернется, то к ней ли?.. И как же, боже мой, как тут она без него?..

Цыгане добрались до Ялты теплым, душноватым вечером, обещающим ночную грозу. Солнце село в тяжелые тучи, напоследок высветив все небо алыми тревожными полосами, в степи примолкли птицы, стихли кузнечики. За лиманом уже лениво погромыхивало, но ветра еще не было, и степной ковыль стоял неподвижно. Цыгане, озабоченно поглядывая на небо, торопились с ужином, прятали в шатры подушки и перины, цыганки снимали с колючих кустов выстиранное белье. Мери сидела у шатра деда Ильи, равнодушно наблюдая за тем, как в котелке бурлит варево, и изредка помешивала его ложкой, привязанной к длинной палке. Старая Настя возилась с подушками, вполголоса напевала. Мери машинально прислушивалась к сложной, смутно знакомой мелодии без слов, силясь вспомнить, что это за романс.

– Меришка! Меришка! Эй, Меришка, ты окаменела, что ль, милая моя?! Девки, вот, ей-богу, сейчас водой ее оболью!

– Нет… Что?.. – С трудом очнувшись от своих мыслей и сообразив, что ее уже давно зовут и дергают за рукав, Мери помотала головой. Подняв глаза, увидела, что перед ней стоят человек шесть девчонок – серьезных, нахмуренных.

– Чего вам, чаялэ?

– Да ничего. Мы – так… – запинаясь и почесывая одну босую ногу о другую, за всех ответила большеротая Брашка. – Мы знаешь чего? Вот…

В тот же миг что-то посыпалось на колени Мери. В первое мгновение она испугалась и чуть не вскочила, но тут же увидела, что Брашка трусит ей на юбку из своего подвязанного подола черешню. Ягод было много – крепких, темно-красных, лоснящихся. Две из них нырнули в котел, и Брашка отважно сунулась за ними голой рукой.

– Что это?.. – растерянно спросила Мери.

Но Брашка, от души чертыхаясь, изо всех сил дула на обожженные пальцы, и за нее ответила Сима: