– Динка, ты не беспокойся, мы все увязали, ничего не забыли… Здравствуйте, господин полковник, как рана ваша?

– Слава богу, хорошо. – Зураб подошел к старикам цыганам, поклонился. Несколько смущенно спросил: – Это, видимо, у вас я должен просить благословения для венчания с Диной?

– Спохватились, ваше благородие… – проворчал дед Илья. – Ну, понятно, что лучше через три года, чем вовсе никак… только по-божески эдак-то не делают, вот что я вам скажу! Динка – цыганка, у нас свои законы!

– Дед, он хотел, честное слово, хотел еще в Москве, это я не позволила ему… – торопливо вмешалась Дина.

– А ты помолчи! – отрезал дед. – Что это за муж, коему позволять или не позволять баба может, а? Сколько горя, дура, сама через дурь свою хлебнула, а еще и рот открывает! Нешто бы тебя отец за него не выдал по-людски, кабы ты… Тьфу, говорить уж даже не хочется!

– Какого горя, Дина?.. Что с тобой было? – напряженно спросил Зураб, оборачиваясь к ней.

Но в это время старая Настя незаметно, но весьма ощутимо ткнула супруга кулаком в бок и поспешно объявила:

– А наши-то здесь, Динка! Приперлись все как один! Провожать вас с Меришкой пришли! Нас на пристань-то пустят?

– Разумеется… спасибо. – Дина потянула Зураба за руку, и они вдвоем опустились на колени перед растерявшимся Ильей.

– Благословите, дед, бабушка… – тихо сказала она. – Я виновата, ничего не говорила вам… но по-другому просто было нельзя. Благословите хоть сейчас… на жизнь и на дальнюю дорогу. Верно, больше не увидимся. Благословите здесь, на пристани мы уже не сможем…

– Диночка-а… – лицо старой Насти сморщилось, она заплакала.

Илья покряхтел, осмотрелся в поисках иконы и, не найдя, перекрестил Дину и Зураба просто так.

– С богом, ваше благородие… Динка, дэвлэса, мэк тумэнца бахт явэла, тэ дэл о Дэвэл бут чяворэн…[67] Держитесь друг за друга, никогда не отпускайте. Меришку… Меришку нашу берегите! Золотая она!

Мери, наблюдавшая эту сцену от подоконника, тихо заплакала, закрыв лицо руками. Подошедший Бардин молча протянул ей платок – к сожалению, уже после того, как княжна, звонко всхлипнув, вытерла нос рукавом.

– О-о… простите, Володя. Благодарю вас…

– Что ж, время выезжать, – произнес Зураб, поднявшись и переглянувшись с Диной. – Телеги загружены, все дроздовцы в сборе. Едем?

– С богом! – Дина бросилась в открытые двери.

Там, на широком дворе, уже стояли телеги с ранеными, их окружали те, кто мог передвигаться самостоятельно, – на костылях, с палками. Белели бинты из-под шинелей и фуражек, тускло, нерадостно блестели глаза из-под сдвинутых бровей.

– С богом, братцы, трогаем! – произнес полковник Дадешкелиани, и первая телега со скрипом выползла в открытые ворота.

Остатки Дроздовской дивизии покидали госпиталь под ледяным ветром, налетавшим с моря и бросавшим в лицо колючий снег. Пронзительно, горестно кричали чайки над головой.

Пестрая толпа таборных цыган, ожидавших у ворот, окружила Дину и Мери, смешавшись с серой солдатской массой. Многие из цыганок плакали; то и дело какая-то из них кидалась то к Дине, то к Мери и начинала взахлеб давать советы, которых почти не было слышно из-за свиста ветра, скрипа телег и разговоров вокруг. Молча, размашисто шагала сумрачная Копченка, обвешанная своими малышами: один был привязан за спиной, другой – на груди. В стороне, вместе с другими мужчинами, в длинной, до земли, кавалерийской шинели внакидку шел Митька Мардо. Он безразлично поглядывал узкими глазами на затянутое тучами небо и свистел сквозь зубы какую-то песню.