В те дни у меня появилось странное ощущение, будто она взрослеет раньше времени. Я поделился этим впечатлением с Росой Кабаркас, и ей это показалось естественным. Пятнадцатого декабря ей исполняется пятнадцать лет. Она типичный Стрелец. Я испугался: она настолько реальна, что каждый год ей прибавляется по году. Что бы я мог ей подарить? Велосипед, сказала Роса Кабаркас. Ей приходится два раза в день через весь город добираться до своих пуговиц. Она показала мне в кладовке ее велосипед, и я подумал, что, пожалуй, женщине, столь любимой, не подобает ездить на такой кастрюле. Однако я был растроган столь осязаемым доказательством того, что Дельгадина и в самом деле существует в реальной жизни.

Я отправился покупать для нее самый лучший велосипед и не смог удержаться от искушения проверить его, сделать несколько кругов по магазину. Продавцу, который спросил, сколько мне лет, ответил с кокетством старости: скоро исполняется девяносто один. Он сказал именно то, что я хотел услышать: выглядите на двадцать лет моложе. Я и сам не понимал, как могли сохраниться у меня школьные замашки, но почувствовал, что радость бьет из меня ключом. И я запел. Сперва про себя, тихонько, а потом всей грудью, заливался, точно великий Карузо, петляя между пестрыми магазинными прилавками, в сумасшедшем людском водовороте. Люди забавлялись, глядя на меня, кричали мне вслед, советовали принять участие в гонке «Вокруг Колумбии» в инвалидной коляске. Я, не прерывая пения, махал им рукой, посылая прощальный привет от счастливого путешественника. На той же неделе, в честь декабря, я написал еще одну отчаянную статью: «Как быть счастливым на велосипеде в девяносто лет».

В день ее рождения, ночью, я спел Дельгадине песню всю, от начала до конца, и исцеловал все ее тело так, что задохнулся от поцелуев: позвоночник, позвоночек за позвоночном, до самых ее худеньких ягодиц, бок, где родинка, и там, где бьется ее бессонное сердце. Я целовал, а ее тело все больше согревалось и начинало испускать диковатый аромат. Каждый дюйм ее кожи отвечал мне нежной дрожью, и каждый мой поцелуй встречал иное тепло и свой особый вкус и новый стон, и вся она отзывалась изнутри стройным созвучием, и сосцы ее открывались навстречу моим пальцам, не касавшимся их. Я засыпал уже на рассвете и вдруг почувствовал, будто взметнулся рокот морских волн, паника пробежала по деревьям и прошла сквозь мое сердце. И тогда я пошел в ванную комнату и написал на зеркале: «Дельгадина-Худышка, любовь моя, вот и налетели рождественские ветры». Одно из самых счастливых моих воспоминаний – воспоминание о душевной сумятице, которую я испытал однажды вот таким же утром, выйдя из школы. Что со мной? Учительница растерянно сказала мне: ах, сынок, это же ветры. Восемьдесят лет спустя я испытал то же ощущение, когда проснулся в постели Дельгадины и снова был декабрь, который настал точно в свое время, декабрь с его прозрачным, чистым небом, песчаными бурями и вихрями на улицах, вихрями, которые срывали крыши с домов и поднимали юбки у школьниц. Город наполнялся призрачным гулом. В ветряные ночи крики городского рынка были слышны в самых далеких кварталах так, словно он находился за углом. И неудивительно, что декабрьские ветры позволяли нам по голосам находить друзей, разбредшихся по самым далеким борделям.