Посмотрел и птенец на Кукушку.

— Нет! — говорит. — Другие меня кормили. Эта какая-то серая и чужая, а у тех, помню, что-то красновато-рыжее было!

И тут появляется Горихвост: рыжеватая грудка, красноватый хвост! И тревожно кричит:

— Фють, цик-цик! (Что значит: «Волнуюсь, сынок у меня потерялся!»)

— Есть тут один красноротый, — ответил Дрозд. — Но на твоего совсем не похожий. Неизвестно чей!

Взглянул Горихвост на птенца и обрадовался.

— Фють, цить-цить! — кричит. («Миленький, маленький мой!»)

И птенец Горихвоста узнал:

— Так вот кто, значит, я — Горихвост!

И поскорее разинул свой красный рот, чтобы его накормили. Горихвост сел птенцу на голову и сунул в рот большущую гусеницу.

— Ничего себе! — ахнул Дрозд. — Папа втрое меньше сынка! На голове у него сидит!

— А сын-то и впрямь ни в мать, ни в отца… — прошептала Синица.

А было так. Кукушка подкинула горихвосткам яйцо — и горихвостки высидели кукушонка. И считают его родным. И он их считает родными. И рады они друг другу и друг без друга никак не могут. А родная Кукушка птенца не признала. И он родную мать не узнал: они ведь никогда не встречались. Вот ведь как бывает в лесу!

В лесу половодье грибов! Крошечные, с пуговку, и огромные, как зонты. Парочками, компаниями, стайками, толпами, шеренгами и зигзагами, кольцами и вереницами. В россыпь, кучками, гроздьями. Козырьками, этажами, ярусами. Под цвет опавших красных листьев осин, жёлтых листьев берёз, бурых дубовых и зелёных ольховых. Лиловые, как чернила, и синие, как васильки. Белые, как снежинки, и чёрные, как угли. Со шляпками, похожими на тарелки, на блюдца, на вазочки и на рюмки. Полосатые, с пятнышками и с каёмкой.

Грибы на земле, на валежинах, на пнях и деревьях. Под осинами, соснами, берёзами и елями.

Грибы затопили лес!

Иду, высматриваю грибы. А уж если грибы высматриваешь, то ничего другого не видишь!

Хорошие грибы, как им и положено, надёжно прячутся, а поганки разные сами выставляются на глаза. Особенно мухоморы — кого им бояться? Грибные комарики их облетают, жуки обходят, даже слизни не подползают. И я перешагиваю.

Мухомор есть мухомор. Ему не то что муху — ему и человека недолго уморить. Вот и торчит у всех на виду: грибники не берут, звери не трогают, птицы не прикасаются.

…И вижу вдруг расклёванный мухомор!

Кто осмелился, что за глупец? Сам ведь себя отравил. Где он, бедняга, сейчас? Поди дознайся — лес молчит, никого рядом нет. А у других мухоморов караулить, так всё лето можно без толку просидеть. Жди, когда ещё такой же дурень объявится.

Тут уж как повезёт.

И повезло!

На другой же день в том же месте за кустом замелькало белое. Я выглянул из-за дерева: по земле скакала сорока. Подскочила к мухомору, склонила чёрную голову набок и… отломила кусочек. Отломила и проглотила. Отравилась, тёмная голова!

Но сорока как ни в чём не бывало взлетела на ёлку и стала чистить пёрышки. Я от удивления выставился, и она меня увидала: посыпались сверху сорочьи крики на мою голову, как шишки с ёлки! Я иду, а она за мной с дерева на дерево — и всё орёт. Я жду: вот ослабеет, вот занеможет, вот с дерева упадёт — а она орёт всё громче и оголтелей. Совсем не похожа на отравившуюся и больную. Наоборот, мухомор ей вроде бы сил добавил, на здоровье пошёл!