Таня вытянула губы к его вонючим потрескавшимся и сказала низко, как только могла:

– Можно подумать, что тебе то и дело навяливаются в любовницы.

– Т-ты серьезно? – спросил пацан.

Таня чуть отшагнула, запахнула куртку и так же низко и медленно сказала, чуть поводя зажатыми в кулаках полами, как Светличная в «Бриллиантовой руке»:

– Чего ты мямлишь-то? Вот мямлит стоит, вот крутит. Да так да, нет – нет, чего тут крутить-то? Я другого кого-нибудь позову.

– Бля, – сказал пацан. – Ты в натуре, это самое… Дашь?

Последнее слово он прошептал.

Таня поиграла плечами, пытаясь не отводить взгляда от его вспыхнувших глаз и не заорать.

– Прям сейчас, что ли? – уточнил пацан, вертя головой уже не для того, чтобы оглядеться, а чтобы не удушиться шарфом.

– Тебя как зовут, тридцатник? – чуть отвлеклась Таня от текста.

– Серый, – торопливо буркнул пацан и поправился: – Сергей. А тебя?

– Лена, – сказала Таня, махнув ресницами и эффекта ради, и чтобы скрыть вранье. – Ты точно тридцатник?

– Бля буду, – сказал пацан и, кажется, смутился. – Мы как, это самое, в подъезд пойдем?

Таня еще раз махнула ресницами в знак согласия и прошептала:

– Ну-ка, поцелуй меня – как ты умеешь?

– Че, блин, серьезно? – уточнил пацан и, кажется, задрожал.

«И дочь Бабы-яги навалилась на Ивана и стала баловаться и резвиться», – вспыхнула у Тани в голове цитата из Шукшина и тут же еще одна, из Артура: «Между нога и нога быть не должен расстоянья».

Она зажмурилась, чтобы лучше вспомнить, чтобы не видеть и чтобы сосредоточиться не на прыщах и слюнявых губах, а на твердой спине под холодной телогрейкой и немножко – на его вонючем дыхании и отслеживании того, как глубоко ледяные красные руки пробрались под куртку. Влезли, щиплет, больно. Левая рука сгребает ватный слой на плече, соскальзывает, держи, правая – штаны на тощей заднице, он аж дернулся, мерзавчик, шаг назад, тут же шаг вперед и вбок, между нога и нога нет расстоянья, бросок!

Таня опоздала открыть глаза, поэтому долго, очень долго не могла понять, получилось или нет, – просто стало тяжело, легко, пацан охнул, потом стук – и кряк.

Получилось.

Она бросила пацана на скамейку, ногами на спинку, задницей на сиденье, башка о заснеженный асфальт не стукнулась, но сейчас сползла, и все остальное ползло к ней – под стон:

– А, бля, сука, ты охуела?

Вот именно, подумала Таня, попыталась сказать, что дальше было положено по тексту: «О-о, да ты не умеешь ничего! А лапти снял!» – но не смогла, потому сморгнула и увидела лежащие в паре шагов нунчаки. Она подобрала их, гладкие и твердые, качнула в руке и сумела выговорить:

– Пшел отсюда.

– Я тебя убью сейчас, поняла, пизда?

Таня примерилась, присела и двинула локтем, в последний момент сообразив, что пробитая голова – это срок, а рука – не страшно, это комедия с Никулиным, руки все ломают, даже она в детстве. Дубинка свистнула у уха и с твердым стуком подпрыгнула на рукаве телогрейки.

Пацан вскрикнул и закричал сквозь слезы:

– Ты че делаешь, дура, дура, пизда! Ты же сама хотела! Насмерть запизжу!

У Тани потемнело в глазах. Она снова присела, дернув локтем. Стукнуло громче. Пацан заорал: