Москву в октябре объявили на военном положении. Торговать в бакалейной лавочке стало нечем. Рабочие на заводах, служащие в учреждениях получали скудные пайки. Чтобы меньше уходило дров, жильцы ставили в комнатах круглые железные печурки — буржуйки. На топку растащили все оказавшееся во дворе излишним в суровое советское время: штакетник, столбы от качелей, скамейки, беседку, каретный сарай…
Ухажер Авроры, дюжий парень с Мещанской улицы, приносил вместо гостинца охапку дров. Калерия для своей буржуйки добывала топливо сама либо покупала за деньги у беспризорников и не завидовала подруге. Неужто Захар, неотесанный водопроводчик, ровня ее Коле Курносову? И грустно сама себе признавалась, что ее Коля — пустая мечта, собственная ее выдумка. Словно дитя малое придумала она себе сказку для утешения души, а на чью грудь приклонить одинокую голову? Женихи находились, но все второсортные. Не выходить же ей, приказчице из французского магазина, за какого-нибудь мастерового?
С приходом весны и тепла жизнь в Москве оттаяла, наладилась. Люди глядели веселей. Газеты писали и на митингах ораторы говорили, что Красная Армия разбила деникинское войско.
Вновь открылся сад Эрмитаж. Почти каждый вечер Калерия с Авророй ходили на гулянье. Там и познакомилась подруга с шофером из какого-то учреждения Денисом Греховым, а водопроводчика прогнала. Они обе смеялись отставке Захара, но ведь летом печки не топят и дрова не нужны. Зато с каким шиком въехал Денис во двор на своем легковом автомобиле и повез подруг кататься по Садовому кольцу.
Не возражала бы и Калерия против такого ухажера. Грехов пообещал ей подыскать. И вдруг однажды под вечер настойчиво зазвонил колокольчик в прихожей, она пошла открыть — и как богоданный подарок явился перед ней Николай Курносов, по-прежнему крепко сбитый и ладный, во всем военном и новом — во френче, галифе, коричневых крагах и ботинках. Он зашел проведать синематограф «Фантазию» и заодно знакомых барышень на этом дворе. Он был в Красной Армии, служил по интендантской части, а теперь вот снова свободен и разыскивает свой оркестр.
Калерия слушала в полуобмороке и едва не свалилась на пол к блестящим крагам на коротких, крепких, твердо стоящих ногах. Курносов несколько растерялся, не ожидал он такого чувствительного приема, подхватил ее чуть ли не на руки, она прильнула к нему, и он ее поцеловал. Она покраснела, пришла в себя и повела его по коридору за руку, боясь, что он вдруг исчезнет точно так же, как и появился.
Ему понравилось у ней: уютные, хорошо обставленные две комнаты. Он просидел до поздней ночи, пришел на следующий день, стал захаживать то один, а то с приятелями и приятельницами и держался не гостем, а хозяином и года через полтора перебрался совсем.
Он оценил верность избранницы, ее покорность и домовитость. Смущала немного ее деревенская речь. По-французски она запомнила только «мерси» и «пардон», говорила, «кавадратный стол», «вдвохспальная карвать», «кватера» и произносила несуразно множество других слов. Аврора, выросшая в Москве, поправляла подругу, она вспыхивала и сердилась. Теперь учить ее начал Курносов, заставляя читать вслух. Отец его в Тамбове торговал кожами, умел выгодно купить и продать. Это чутье — угадать свою выгоду — досталось и сыну. Он окончил гимназию, любил музыку с детства, к ней тянулась его душа, но умение играть на гитаре обернулось в Москве выгодным делом. Пришло время с женитьбой не прогадать.