— Вы тоже остались прежним. Как и тогда отказываетесь от чая.

Старичок привскочил на стуле, взмахнул от радости руками и сложил ладошки, словно бы собирался похлопать.

— Вот видите! Вот видите! — ликовал он. — А не признавались! Нехорошо с вашей стороны. Ничего я не путаю! Я вас помню. Вы снимали квартиру в бельэтаже напротив «Европы».

— Какой Европы?

— В Петровских линиях. Напротив ресторана «Европа».

— Такого ресторана и нет в Москве.

— Был, — произнес со вздохом гость и, неодобрительно покачав головой, удивился: — Как же вы этого-то не помните?

Мне сделалось неуютно, и я подумала, как хорошо, какое это счастье, что я живу в густонаселенной коммунальной квартире и что сейчас за тонкой стенкой, отделяющей мою комнату от общей кухни, гремят посудой, отбивают котлеты и громко спорят мои соседки.

— А зачем же вы ко мне приходили… в Петровские линии? — спросила я, изучающе вглядываясь в маленькие карие глазки за круглыми очками в железной оправе.

— Как зачем? — опять удивился старичок. — Приносил цветы. Корзину хризантем от князя Туганова. Конечно, я мог бы послать к вам мальчика, как водилось, но решил сам. Любопытство, знаете ли, одолело.

— Любопытство? Почему?

У старичка сделался такой вид, будто его застали в тот момент, когда он подглядывал в замочную скважину.

— Как же не интересоваться? — промолвил он, оправдываясь. — Сами подумайте, всю зиму с рождества до конца масленой князь Туганов заказывал у нас букеты. И все велено было отсылать по одному и тому же адресу.

— По какому?

— Господи, да по вашему же! Неужели не помните? — воскликнул гость с мягким укором, но тут же вздохнул и взгляд его смягчился. — Разве всех вам упомнить, — оправдал он меня. — Столько их было-перебыло.

— Кого? — упавшим голосом осведомилась я, сознавая всю безнадежность своего положения. — Кого было-перебыло? Князей или букетов?

— И тех и тех, — ответил гость, опуская скромно глаза и складывая тонкие губы в загадочной улыбке. — Но я вас не сужу. Даже наоборот.

— Спасибо, — поблагодарила я, узнав, что была когда-то очаровательной и любимой, и предположила:

— У вас, как я понимаю, был собственный цветочный магазин?

— Ах нет, что вы! — польщенно возразил старичок, покраснел, заулыбался и с заметной гордостью сообщил: — Я служил старшим приказчиком в магазине Золотаревых на Петровке. Помните? А само цветоводство Золотаревых и собственный дом были в Марьиной роще на Александровской улице, а дача на Сходне. Шикарная была дача! Посылали меня туда иногда помочь кое в чем, когда понаедут гости. Ах, какие фейерверки пускали, какие там бывали дамы… Нет, нет, вас я не осуждаю. Что же скажешь, у вас была такая профессия.

— Какая такая профессия? — спросила я, строго воззрившись на гостя.

— Вы же были актрисой! А во-вторых, мне говорила модистка, ну эта, субтильная черненькая француженка. Не помните? Остроносенькая такая, мадам… мадам…

— Бовари, — подсказала я, развлекаясь всем этим фантастическим бредом.

— Нет, — твердо не согласился гость. — Ее звали не так.

— Неважно как, — перебила я, снедаемая интересом к подробностям из какой-то «моей», неизвестной мне до сих пор, жизни. — Что же эта мадам насплетничала вам?