Я видел, что противник улыбается под шлемом. Он считал, что я в его руках и он убьет меня. Он занес меч, готовясь ударить меня в грудь, но я приметил движение его глаз, указывавшее на его намерения, и потому смог предвидеть удар. Я изогнулся, и острие меча прошло у меня под мышкой. А я ухватил противника за локоть.
Теперь он отпрянул, стараясь вырваться, но настил под ним дрогнул, и он потерял равновесие. В этот критический момент я выпустил его руку. Он не был готов к этому и откинулся назад, протянув ко мне обе руки, словно пытался удержаться на ногах.
Я взмахнул топором, целясь в единственную часть его тела, не прикрытую металлом, – в правое запястье. Я тоже с трудом удерживал равновесие на качающемся судне, поэтому удар оставлял желать лучшего. Отсечь кисть, как я хотел, не удалось. Но я прорубил запястье до кости. И услышал, как щелкнули разрубленные сухожилия. Пальцы критянина невольно разжались, меч выпал и с грохотом ударился о доски моста. Воин шарахнулся и столкнулся со стоявшим за ним товарищем. Цепляясь друг за друга, они перевалились через край моста и с плеском упали в воду. Тяжесть доспехов сразу утянула их под поверхность.
Топор по-прежнему был у меня в руках, а передо мной оказались две веревки, крепившие наш корабль к плавучему мосту и натянутые так сильно, что с них стекала выжатая вода. Я занес топор над головой и опустил его на более толстую веревку, вложив в удар всю свою силу и весь вес. Веревка лопнула, щелкнув, как натянутая тетива. Вся тяжесть судна легла на вторую веревку, и галера накренилась. Я снова взмахнул топором и разрубил и этот канат; его концы отлетели, извиваясь и расплетаясь в воздухе. Тяжесть с носа нашей галеры была снята, он резко поднялся, и мы развернулись поперек течения.
Для моста последствия оказались гораздо более драматичными. Обе его части были по-прежнему надежно привязаны к береговым креплениям. Но в середине они разъединились, и течение начало быстро их разносить. Я видел, как критяне срывались в воду с качающегося и дико подпрыгивающего у них под ногами моста.
Эта меняющаяся тяжесть еще пуще раскачивала плывущие баркасы. Люди в тяжелых доспехах теряли равновесие, безумная зыбь сталкивала их друг с другом и швыряла в воду.
Я с ужасом увидел, как один из баркасов перевернулся и сбросил в воду десятки людей. Через несколько минут почти все критяне барахтались в темной воде; люди тонули, как крысы в колодце.
Происходящее было тем более трагичным, что это не были наши враги; весь этот разор я подготовил сознательно, чтобы они стали нашими союзниками. Утешало меня лишь одно – я делал это ради Египта и фараона. Последствия моих действий приводили меня в ужас.
Огромным усилием воли я прогнал чувство вины и угрызения совести. Я знал, что сделанного не воротишь, и пытался забыть о тонущих и думать о своих людях, о наших потерях. Я заставил себя отвернуться и пройти туда, где перерубил веревку, привязывавшую нашу галеру. Я кричал на наших воинов, срывая на них свой гнев. Приказывал им браться за весла, толкал их на гребные скамьи и бил тех, кто недоуменно оглядывался.