Мы рассаживаемся в ложе, и тут же гаснет свет. Люблю я увертюру к «Онегину». Моретта прислушивается к музыке, а сзади нас возбужденно перешептываются господа офицеры и «солнце русской промышленности». Причем иногда шепот становится таким громким, что я не выдерживаю и, повернувшись, внушительно демонстрирую своим друзьям-приятелям кулак. Но вот раздвигается занавес…

Летний вечер, сад в усадьбе Лариных. Татьяна и Ольга поют романс. Ну, что ж: голоса приятные… Появляются крестьяне. Их песни занимают Моретту, которая тут же начинает уточнять: народные это песни или, все же детище таланта Чайковского? Я, как могу, выкручиваюсь. Старательно вслушиваюсь, пытаюсь что-то объяснить, но тут у меня за спиной гремит оглушительный раскат хохота. Эт-то еще что такое?!

А вот что. На сцене — приезд жениха Ольги — Ленского, в сопровождении Онегина. Да пес с ним, с Онегиным, но Ленский-то, Ленский! Мама моя, императрица, Ленский — в усах и эспаньолке! Интересно узнать: какой придурок так загримировал Фигнера?

— Александр Петрович, — обращаюсь я к Гревсу, который в нашей компании наименее пьян, — будьте так любезны, узнайте: какой дурак назначил Ленскому такой грим? И велите там, чтоб ко второму действию его перегримировали…

М-да. Похоже я поторопился с определением степени опьянения Гревса… Он отправляется на задание немедля, попутно спотыкаясь об кресло. Авось, жив останется…

На сцене меж тем разворачивается действие. Ей-ей, этот Ленский-д’Артаньян начинает меня раздражать. Ничего, сейчас узнаю, кто так загримировал «поклонника Канта и поэта» и мало ему не покажется…

— Г-государь…

О, вот и Гревс явился:

— Ну, и кто там такой умный?

— Государь, а… — Гревс явно не знает, как сказать, — его… в общем, он не в гриме.

— Как это — не в гриме? — обалдело интересуется Димыч.

Из дальнейшего рассказа Гревса выясняется, что Фигнер наотрез отказался бриться, заявив, что публика ходит не посмотреть на Ленского, а послушать его, Фигнера, голос. Ну, наглец! Зря он так, право…

Я поворачиваюсь к Моретте:

— Душа моя, я должен ненадолго тебя оставить. Дело в том, что тут возникли некоторые проблемы с господином Ленским, который, — у меня кажется родилась неплохая идея! — который должен явиться перед вами без этой мефистофельской бородки. Сейчас мы все уладим…

За кулисами людно, но это многолюдство мгновенно развеивается дымом, когда там появляемся мы. Так, ну и где тут Фигнер?

Я останавливаю какого-то человечка:

— Любезнейший, вы не подскажете мне, где гримерная Фигнера?

«Любезнейший» трясущейся рукой показывает мне на дверь. Ага… Ха, а вот и сам «г-н Ленский», собственной персоной:

— Ваше высочество, я польщен…

— А я — нет. Любезный, какого черта вы себе позволяете? Ленский должен быть с чистым лицом. Извольте немедля привести себя в надлежащий вид!

Фигнер начинает бормотать, что это невозможно, что борода и усы — его собственные, и он не намерен на потеху…

— Не намерены? Как угодно, как угодно… Вот только дело в том, что я намерен. А ну-ка…

«Ленского» как он есть, во фраке и брыжах, усаживают на стул. Попытки вырваться жестко пресекаются. Без мордобоя, но не менее эффективно.