Чего уж тут говорить, если едва ли не добрая половина той самой Владимиро-Суздальской Руси сначала была подмята под себя Литвой, а сейчас, уже после Люблинской унии, вообще пребывала под управлением католиков… И вообще, очень интересной история предстает, если смотреть на нее через призму большого бизнеса — все эти рейдерские захваты, перехваты контроля, создание подставных фирм, лишение оборотных средств, источников поставки сырья и рынков сбыта… Так вот именно вследствие этого накопившегося отставания то, что для нас было новым и необычным, там, на Западе, давно стало привычным и рутинным. То есть всем этим званым иностранцам нужно было с некой долей успеха всего лишь повторить на русской почве привычное и рутинное, а способных на это людей куда как больше, чем тех, первых, способных на новое. Этим и вызвано то самое «преклонение» перед Западом многих русских царей — просто обыкновенная прагматика. Ну да если мне удастся хотя бы часть задуманного, то не исключено, что в неком будущем уже некие европейские почвенники будут укорять своих правителей в излишнем преклонении перед русским…

— Государь… — В приоткрытую дверь просунулась голова бойца из состава караула холопьего полка. Нет, пожалуй, пора, пора заводить секретаря. Есть же кандидаты из числа моего потока царевой школы… — Государь, тут дьяк Власьев из Посольского приказа пришел. Пущать?

Я оживился. Значит, Афанасий вернулся из своего посольства к грузинам? Интересно, как там все сладилось? Мне по-прежнему грозит скорый брак с грузинской царевной?

— Давай пускай, конечно.

Власьев с порога отвесил мне поясной поклон, и по его сияющему лицу я понял, что нам все удалось.

— Ну давай, давай, Афанасий, садись да сказывай быстрее.

— А сказывать-то и нечего, осударь, — степенно ответил дьяк, усаживаясь на лавку, — все по-твоему и сладилось.

— Это я уже понял, Афанасий, — нетерпеливо прервал его я, — ты все по порядку сказывай. Да подробно.

— Царевича Хозроя, — неторопливо начал дьяк, — коего, как бают, удержали дагестанские смуты, я застал уже дома, у царя Георгия. Мне баяли, что, дескать, царевич, смуты убоявшись, с полдороги воротился. Я же, как и было тобой, осударь, повелено, сделал вид, будто тому поверил. А затем стал рассказывать, что-де в царстве у нас неспокойно, бояре вольничают, а на границах Самозванец объявился, коий себя русским царем величает. И потому, дескать, осударь мой, царь Федор Борисович собирает верных людей где токмо можно. Так что ныне он требует не токмо подтвердить присягу, кою вы его батюшке, царю Борису, принесли, но и отправить ему в помощь людей верных и воинов добрых числом поболее. А уж он их за службу верную изрядно вознаградит… — дьяк хитро ухмыльнулся, — немедля, как только обратно сможет казной русской распоряжаться всевластно.