Первые переводы Еврипида на русский язык стали появляться в начале XIX в.: еще А. Мерзляков перевел отрывки из «Алькестиды», «Гекубы» и «Ифигении в Тавриде». До сих пор сохраняют художественное значение переводы В. И. Водовозова («Ифигения в Авлиде», 1888), В. Г. Аппельрота («Гераклиды», 1890), Д. С. Мережковского («Медея», «Ипполит», 1895, 1902 и ряд переизданий), А. В. Артюшкова («Ион», «Киклоп», в его сб. «Котурн и маски», 1912), А. И. Пиотровского («Ипполит», в его сб. «Древнегреческая драма», 1937; несколько неизданных переводов А. И. Пиотровского хранятся в РГАЛИ). Но единственным поэтом, который осуществил перевод полного корпуса драм Еврипида, оставался Иннокентий Федорович Анненский (1855 – 1909), один из первых русских символистов. Он работал над ним около 15 лет, это стало подвигом его жизни. Для русского читателя XX в. Еврипид воспринимается только через призму перевода Анненского; настоящее издание – это литературный памятник сразу двух эпох, греческой классики и русского модернизма.

Перевод Анненского высокохудожествен, но это не значит, что он идеален. В духе своего времени Анненский представлял себе Еврипида таким, каким ощущал себя сам: утонченным, одиноким, непонятым – так сказать, облагороженным и гармонизированным образом «проклятого» поэта-декадента. От лица такого Еврипида он и писал свои русские тексты еврипидовских драм. Современникам это было очевидно. Ф. Ф. Зелинский, его товарищ по филологии и сам переводчик Софокла, писал в статье «Памяти И. Ф. Анненского»: «То, что нам дал И. Ф., – это не просто русский Еврипид, а именно русский Еврипид И. Ф. Анненского, запечатленный всеми особенностями его индивидуальности. Мы можем сколько угодно отмечать его несогласие с подлинным Еврипидом; но если бы мы пожелали – и смогли – передать последнего по-своему, то все-таки вышел бы именно наш Еврипид, а не Еврипид просто. Специально И. Ф. очень дорожил индивидуальными особенностями своего перевода и сдавался только перед очевидностью».

Читатель нашего издания не должен забывать об этом ни на минуту. Причины «несогласия» перевода Анненского «с подлинным Еврипидом» были разные. Вопервых, те издания греческого текста, с которых делал сто лет назад свои переводы Анненский, уже не могут считаться достаточно удовлетворительными: многие места в наши дни читаются и понимаются по-иному. Во-вторых, стиль Еврипида – монументально четкий, сжатый, связный, логичный, как и у других аттических трагиков, – не всегда вязался с его представлением о Еврипиде, и он начинал украшать его собственными средствами эмоциональными эпитетами, прерывистыми интонациями, красивыми словами, порой нарочито анахроничными (герольд, девиз, вуаль и проч.). В-третьих, Анненский лишь условно передавал стиховую форму подлинника: в монологах и диалогах он переводил греческий «ямбический триметр» русским (более коротким) 5-стопным ямбом, избегал передачи маршевых анапестов (важных в трагедии), очень свободно передавал непривычный русскому читателю ритм хоровых партий, не всегда соблюдал симметрию строф и антистроф, изредка вводил рифму, которой античность не знала. От этого его перевод получался гораздо многословнее подлинника: на десять строк Еврипида у Анненского обычно приходится 12–13 строк перевода, это видно по нумерации на полях в нашем издании, соответствующей подлиннику, а не переводу. В-четвертых, наконец, он целиком от себя вписывал в текст Еврипида сценические ремарки, декораторские и режиссерские, руководствуясь только вкусами и представлениями своего времени: они должны были изображать не античную сцену, а идеальную сцену, будто бы «предносившуюся воображению поэта» (по изысканному выражению Ф. Ф. Зелинского).