Он полностью снимает с тела простыню.

— Что скажете? — спрашивает он.

Нет, он говорит иначе:

— Что скажете, доктор?

— Что ж, посмотрим. — Может, вы слышите его: мой новый баритон. — Судя по состоянию суставов, стадия rigor mortis[4] миновала. Мышечные белки начали разлагаться. Из этого следует, что смерть наступила, по крайней мере, тридцать шесть часов назад. Впрочем, нет, прошу прощения, сорок два.

— Почему сорок два? — интересуется он.

— Вряд ли вы встречались, — отвечаю я, протягивая ему руку.

На кончике моего пальца восседает муха. В изумрудных одеждах, сонно-неподвижная.

— Lucilia sericata, — объявляю я. — Для нас с вами — зеленая падальная муха. Как правило, первое насекомое появляется… самое раннее через тридцать восемь часов. Судя по ее виду, несколько часов она успела попировать.

И словно бы в подтверждение моих слов, раздается ответное жужжание других мух, собравшихся за тем же столом. Одна из них даже усаживается на переносицу Видока. Его верхняя губа вздрагивает, и муху сдувает потоком воздуха.

— Сорок два часа, — бормочет он. — Следовательно, умер до захода солнца… Ну а как вы…

И внезапно: первый шепот фортепьяно из соседней комнаты. Гаммы, исполняемые легко и уверенно. Играть мог кто угодно, но мне почему-то представилась юная девушка. С кудряшками и в передничке — зеница ока смотрителя морга.

— Никаких признаков травмы головы, — продолжаю я. — Смертельный удар, вероятно, нанесли сюда, в левое подреберье. Убийца воспользовался оружием с весьма длинным лезвием, возможно…

— Скорее всего, шотландским кинжалом.

— А вот это любопытно. — Я прикасаюсь пальцами к безволосому торсу Леблана. — Видите рваные раны? Не шире двух сантиметров в диаметре. По моим подсчетам, не меньше полудюжины на одной только грудной клетке.

— На спине еще четыре, — сообщает Видок.

— Раны поверхностные. По-видимому, не глубже сантиметра. Такие можно нанести и кухонным ножом. — Нахмурившись, пробегаю указательным пальцем по лопатке и вверх, к шее. — Я почти готов утверждать…

— Да?

— Если исключить предположение, что он сделал это сам…

— Да?

— Я почти убежден: они хотели, чтобы он истек кровью. Еще до того, как его убьют.

Вынув свечу из канделябра, я вожу ею над телом, и одновременно движется световое пятно по его поверхности.

— Когда труп нашли, он выглядел так же? — спрашиваю я.

— Не совсем. Пришлось немного привести его в порядок. Засохшей крови было очень много, особенно на руках и вокруг пальцев.

— Вокруг пальцев?

— Угу. На правой руке. Сначала из-за крови руку вообще было толком не разглядеть. Взгляните сами, доктор.

Он наблюдает, как я подношу пальцы Леблана ближе к свету. Пианино умолкает, и единственными звуками остаются жужжание мух и капанье воды из какого-то далекого крана. Пауза в этюде.

— Ногти, — произношу я, наконец. — Трех не хватает.

— Не просто не хватает, — с мрачной улыбкой уточняет Видок. — Их вырвали.

Он высыпает на мраморный стол содержимое небольшой клеенчатой сумки: выкатываются три обезображенные ногтевые пластины.

— Мы нашли их, когда повторно вернулись на место преступления. Готов поклясться, месье Леблану страшно не хотелось с ними расставаться.