Шальнов насторожился, открыл глаза. Опять боль, беспощадная, страшная, вернулась к нему, ведь чуть только отдышался, пришёл в себя от ссоры с сыном. Тогда он выпил несколько таблеток, не помогло. Он полез в холодильник, достал оставшуюся нетронутой ещё с новогодних праздников запотевшую бутылку водки, плеснул в стакан.

Голова горела, раскалывалась. Выпив, не почувствовал вкуса, ощутив лишь приятный холод. Отступило. Он лёг на диван. Потом вставал несколько раз, пил, пока от содержимого бутылки ничего не осталось. Заснул. А теперь вот среди ночи его разбудил скрип двери.

В прихожей уже горел свет. Шальнов всмотрелся в маячившую у входа в зал фигуру. Нет. Это не чужак. Это был его сын. Но с ним явно что-то произошло. Похоже, он едва держится на ногах… и этот гнусный запах алкоголя, резкий и неприятный… Антон никогда не пил спиртного.

Фигура медленно, на ощупь двигалась к нему, пробираясь через стулья, стол, к дивану.

Сын не пошёл в свою комнату, что-то заставило его поступить иначе. Это тревожило и пугало. Он остановился, не дойдя до дивана несколько шагов.

— Я знаю, ты не спишь… — трудно связывая слова, медленно выговорил сын. — Мне не хочется беспокоить тебя, но мы опять не договорили.

Шальнов не хотел двигаться, вставать, всё начинать сначала.

— Ложись, Антон. Поздно. Мне плохо, — выдавил он из себя.

— Нет, в разговоре должна быть точка… Ты должен знать… Я её поставил!

— Что ещё? Что ещё ты сделал? — Шальнов, пересилив себя, приподнялся, сел, оглядел сына.

Вид того был ужасен. Он, мертвецки пьяный, держался в вертикальном положении только за счёт мебели, на которую, как мог, опирался. Перемазанный весь грязью, костюм в чудовищных пятнах коричнево-чёрной краски завершали впечатление.

— Где ты был? — уставился Шальнов на сына. — Что ещё случилось?

Сильная головная боль опять сдавила виски. «Как бы не грохнуться опять, как в тот раз, — мелькнула мысль, — надо уложить сына спать».

— Что произошло? Ты можешь мне объяснить? Почему ты в краске? Вы что там с друзьями от слушания радио перекинулись на живопись от безделья?

— Я один, отец… Один, не пытай меня про сообщников… Их нет… Я один всё сделал…

— Что ты ещё натворил?

— Я сделал то, что должен был сделать только я сам… — отрешённым, безразличным голосом произнёс сын, шатаясь.

— О, чёрт возьми! — схватился Шальнов за голову. — Говори же!

Сын, похоже, уже плохо соображал, стремительно погружаясь в забытьё от домашнего тепла.

— Говори! — Шальнов в предчувствии пугающей неведомой беды вскочил на ноги, схватил сына за отвороты пиджака, начал трясти, приводя в сознание.

— Завтра утром весь город поймёт, кто виноват во всём… Завтра все увидят…

— Что ты мелешь? О чём ты?

— Фашиствующие коммунисты терзают страну, а ты их покрываешь… Но завтра все поймут…

— Откуда на тебе краска? Ты что делал?

— Этой краской исписан весь город! Завтра утром ты увидишь всё сам…

— Что ты сделал? Не молчи!

— Красные фашисты не должны существовать! Не имеют права нас дурачить!

— Бред какой-то… — тряс сына Шальнов. — Ты своими лозунгами расписал весь город?