— Господа!

Поворачивается к генералам.

— Позвольте представить вам мою внучку — Ксению Соболеву.

Господа по очереди прикладываются к моей ручке, но тусить возвращаются к бабушке. Не котируюсь я рядом с ней. Отступаю в сторону. Сажусь в кресло, закинув ногу на ногу. Стрельников и Кондратьев, замершие в некотором отдалении у стены, как по команде уставляются на мои коленки. Это бодрит. Может не так все и плохо у меня? Или им просто совсем уж нечего делать?

Внезапно ловлю на себе недоумевающий взгляд бабушки и осознаю всю степень своей неправоты. Я в этом доме хоть и не хозяйка, но… Но должна же хоть что-то предложить гостям! Вскакиваю, но двинуться в сторону шкафчика с напитками так и не успеваю. Дверь, ведущая в гостиную из прихожей, открывается — мне видно, что ее придерживает здоровенный тип в черном костюме и с микрофончиком в ухе — и к нашему обществу присоединяется Александр Петрович Борзунов собственной персоной. А за ним… За ним идет хмурый Коршун. Видимо бабушка Александра Петровича хорошенько пресанула, если он начал шевелиться с такой быстротой. Завидую я ей! Это великий талант вот так — не повышая голоса, спокойно, не сказав вроде ничего такого, заставить человека чувствовать себя распоследней свиньей. Или напротив — лучшим из людей.

Физиономия Коршуна уже окрасилась всеми цветами радуги, над бровью едва поджившая рана — кровь запеклась сама собой, никто не позаботился даже йодом обработать. Одежда грязна и местами порвана. Когда его представляют бабушке, и он с изяществом истинного дамского угодника склоняется над ее пальчиками (как же иначе?) вижу, что и руки его сильно пострадали — костяшки сбиты.

Борзунов волнуется и выглядит несколько смущенным. Коршунов ясен как июльский полдень. Стрельников и Кондратьев затаились и кажется даже не дышат. А я… Я понимаю, что в самое ближайшее время мне из этого дома придется съезжать… Взгляд Коршунова, который нет-нет да задерживается на мне, до такой степени ничего не выражает, что мне становится жутко. Впрочем, он не долго остается с нами. Галантно извинившись и сославшись на необходимость привести себя в порядок, Коршун уходит наверх. Я же подбираюсь бочком к Борзунову.

— Александр Петрович!

— А… Ксения…

— Я не хотела загонять вас в угол…

— Однако вы это сделали.

— Я не могла иначе. Простите.

Твердо встречаю его взгляд. Он ничего не отвечает и снова поворачивается к бабушке, полностью игнорируя меня. Уйти бы отсюда прямо сейчас. Открыть дверь, пересечь улицу и оказаться дома. Одной. И зачем я позвонила бабушке? Теперь ведь она с меня не слезет, пока не разрулит всю мою жизнь по своему усмотрению…

Медленно, глядя в пол, бреду в сторону лестницы и почти налетаю на спустившегося вниз Коршунова. Он смотрит на меня в упор, глаза в глаза — на каблуках я почти такого же роста, что и он. От него уже пахнет не тюрьмой, а одеколоном. Волосы влажные. В распахнутом вороте свежей рубашки, в беззащитной ямке в основании шеи блестит капелька воды. Сглатываю и отвожу глаза. Он молчит. Пауза ощутимо затягивается. Жду его слов, невольно начиная втягивать голову в плечи. И оказываюсь совершенно не готова к тому, что он произносит.