Здесь привыкаешь к немыслимому. Здесь человечество сводится к умирающему младенцу, к патриарху в окружении жадных наследников. Персонал, пациенты, их родственники — у каждого своя роль, реплики из мелодраматических сериалов. Джоне казалось, что стоит раз увидеть, как работают легкие, — и никакие изыски фантазии уже не увлекут. Не странно ли, что после этой драмы — реальной драмы — интерны торчат на досуге в холле и смотрят сериалы об интернах?

Гоняли его безжалостно. Имели во все дырки. Он прощал хирургам и заносчивость, и грубость: их подстерегают иски о халатности, показатели смертности норовят вырваться из-под контроля, откуда ни возьмись явятся выскочки с более умелыми руками. И Джона мог оценить их чудотворство изблизи, как не могли оценить пациенты, которые, очухавшись от наркоза, чувствовали себя еще хуже, чем накануне. Он хотел стать частью этого мира — и не хотел. Он устал. Его выжигала изнутри вина. Он не понимал, выживет ли. И все это — один день на работе.

Среда, 1 сентября 2004

Отделение гастроэнтерологии, третья неделя практики

Последним в то утро осматривали семидесятипятилетнего венгра. Его жена крутилась возле койки, угрожающе трясла в сторону медиков высоким начесом. Мистер Щатмары ждал операции и занимал койку вот уже полтора дня — невиданная щедрость в наши дни строго контролируемой медицинской помощи. Ректальный пролапс и омерзительный нрав уже стяжали ему прозвище «Задница от чьей задницы отвалилась задница».

Они вошли к нему в палату с простой и ясной целью: подписать согласие на операцию. Вместо этого им пришлось выдержать сражение с миссис Щатмары, не соглашавшейся оставить мужа без завтрака.

— Я носить! — возмущалась она, размахивая пластиковым контейнером, где тесно лежали пирожки с лекваром.[11]

— Вы хорошая жена, — похвалил ее Иокогава, — но ему сейчас нельзя.

— Он не едал! — настаивала она, пытаясь выхватить контейнер, который Джона поспешно вынес в коридор и передал удивленному уборщику.

Вернувшись, Джона дослушал монолог Гиллерса, интерна: мол, хоть мистер Щатмары и голоден, придется ему нынче утром попоститься.

— Ему можно попить, если хочется, — продолжал Гиллерс, — но есть нельзя.

— Можно вода?

— Да, вода хорошо.

— Чай?

— Э… ну, было бы лучше, мэм, если бы…

— Сок?

Лайза, багровея, грызла свой кулак.

— Можно погрызть кусочки льда, — сказал Иокогава.

Миссис Щатмары осенило:

— Маленкый тоост?

— Нет, мэм, тост нельзя.

— Почему нет?

— Тост не жидкий.

— Hajna, Hajna, — сказал мистер Щатмары. — Maradj cs… ndben…

— Мой муж говори, он голодный.

— Давайте подпишем согласие на операцию, — предложил Иокогава.

И эта процедура заняла времени больше обычного. Миссис Щатмары переводила, редактировала, цензурировала, перебивала врачей вопросами. Почему его будут усыплять? Это опасно? Операция необходима? Где они учились? Женаты ли они? У нее часто голова болит, что ей принимать, пусть посоветуют.

Иокогава сказал:

— Мы пришьем прямую кишку к анусу.

— Иену?

— Анус.

— Что такое иена? — Она говорила с придыханием, «хиена», и Джоне представилось, как хирург пришивает к прямой кишке мистера Щатмары дикого пса.