И сразу так тихо стало, благостно. Звезды такие спокойные, месяц в облаках покачивается, осины шепчутся… Я легла, голову на холмик положила, глаза закрыла. Силу свою отдала, лишь каплю оставила, нужно еще кое-что сделать. Встала с трудом, шатаясь, до своих ножей добрела. Служитель стоял, озираясь, кровь с лица утирал.

– Все уже, – буркнула я. – Закрылась дверь. Больше не выползут.

Воткнула ножи крестом в землю, там, где дорожки кладбищенские пересекаются, поднялась. Смотрю – идет. Неторопливо так, хоть и озирается боязливо. И хочет сбежать, да не может, раз ведьма позвала. Кафтан на нем хороший, синий, сапоги с носами загнутыми, шляпа с пером, прямо франт городской!

– Я тебя предупреждала? – спрашиваю его.

– Не губи, матушка! Сами они, сами! Только сказали, где яички прикопать! Не я это! – залепетал мужик. А потом понял, что на этот раз не поможет, руки вскинул. Знаний в нем было – капля, а злой дури – океан.

Я ножом ладонь разрезала, на мужика капли стряхнула, так что он завыл, закричал. Раной ладонь к земле приложила, между ножами.

– Привязываю тебя, Прислава, к земле кладбищенской, словом и кровью ведьминскими. Наказ тебе: беречь и охранять, дверь держать закрытой, каждую ночь службу нести, пока не отпущу или пока долг не уплатишь.

И выдернула ножи разом. Мужик захрипел и в землю ушел, так что одежда пустая в грязь упала. А я села, уткнулась лицом в колени. Только отдохнуть мне не дали, подскочил служитель, тряхнул меня.

– Ты что сделала, ведьма? Ты же человека погубила!

Я отмахнулась обессиленно, даже съехидничать сил не было. Могла бы рассказать, что гад этот уже не первый раз пакостничает, все надеется, что твари тьмы ему золота да добра всякого принесут. Силы нет, но и человек порой может темноту впустить, если знать как. А уж тени Шайтаса расстараются, расскажут да нашепчут. И главное, в душу смотрю – раскаяния не вижу. Только досаду, что не удалось задуманное! А то, что из тьмы зло истинное в наш мир лезет, ему на то наплевать! Ну, погибнет во всей округе скот, ну, грядут года неурожайные, ну, родятся у молодых матерей мертвые дети, да и что с того? Главное, свои закрома набить!

А Ильмир трясет меня, злится. Потом отпихнул, как мусор, бросился туда, где кафтан с сапогами остались, на колени упал и давай молитвы свои читать. Я головой потрясла.

– Не поможет, служитель, – сказала ему хрипло. – Накрепко я его упрятала. В тело вовек не вернется.

Да и тело-то под землей теперь, будет жадный мужик по ночам выходить и дверь стеречь. Она каждый раз в новом месте открывается, хоть и есть приметы, по которым найти можно. А можно и ошибиться. Посмотрела на одежду сброшенную – надо бы убрать, а то придут утром деревенские, увидят и будут говорить, что ведьма печника Приславу демонам отдала или и того хуже – съела. А впрочем, пусть говорят. Больше бояться станут. А у людей где страх, там и уважение.

Так что я встала, шатаясь, и пошла к воротам, на служителя, что все бормотал что-то, не оглянулась даже. У развесистого дуба, сторожившего границу леса, Ильмир меня догнал, пошел рядом молча. Хоть и косился да хмурился.