Яков (Ицель) Мендель Йолович Бликштейн (заранее извиняюсь, если что-то напутал в вашем имени), суфлер в Театре Леси Украинки, так говорил: «Я, Олег, еще до сих пор дирижирую под пластинки. У меня нет своего оркестра. Завтра в Киеве выступает Филадельфийский оркестр, но меня на концерт не отпустили, потому что я один такой суфлер — вы же знаете... Вечером всегда спектакль, и, значит, я работаю. Я никогда не услышу Филадельфийский оркестр. Но я
знаю, какую программу они будут играть. Они приехали в Киев и будут играть Тридцать девятую симфонию Моцарта. Я представляю, как они будут играть! Знаете, Олег, какое это большое сочинение! При всем этом я не зависим ни от кого — запись того же оркестра, правда с другим дирижером, но с этой же симфонией, есть у меня в фонотеке — я под нее буду сам дирижировать! У меня все продумано, все проводочки подсоединены... даже если выключат свет, я буду в порядке! Ведь эта симфония у меня здесь... — Он постучал по своей голове бамбуковой дирижерской палочкой. — Я знаю ее наизусть!»
На следующий день мы играли какой-то спектакль, и я иногда поглядывал в суфлерскую будку. Бликштейн не видел никого из артистов, он был в темных очках. Он даже не смотрел в сторону сцены. Что-то мурлыча себе под нос, упоенно рисовал в воздухе какие-то фигуры и круги. Его плечи и огромные брови ходили в такт Моцарту.
Он выработал иммунитет. О такой независимости можно только мечтать.
Первый кирпичик: читать, готовиться к роли
Как можно больше узнать об авторе, об эпохе. Ясно, когда играешь Павла I, все материалы не охватить. У меня собрана большая библиотека о Достоевском, о Пушкине. Это необходимо.
Когда играешь современный тип, тоже находится что-нибудь любопытное. Даже в том случае, если у тебя хороший режиссер и у него — хорошая концепция, все равно не помешает что-нибудь и от себя. Вот случай с «Парадом планет».
У нас с Вадимом еще с первой картины взаимопонимание, доверие друг к другу. У него фильм готов в голове еще до начала съемок. Вроде все ясно про моего Костина и... пока не ясно. Не чувствую нутром. Обозначаю для себя круг тем: мужское братство, астрономия, молчание моего героя, какой-то обет молчания. Стоп. Я где-то об этом читал. Вспоминаю: в сценарии по «Волшебной горе», который мне привезли из Ленинграда. Там был такой персонаж — Сеттембрини, он размышлял о масонстве. Мне предлагали роль Пеперкорпа, но меня почему-то тянуло к Сеттембрини... Так я вышел на ту литературу, которая помогла «подпитать» моего Костина. Вадим об этом не знал, это была моя «кухня», только и всего. Когда мы снимали финал и многозначительно перекрикивались: «Карабин!», «Кустанай!» — у меня в голове вертелся другой текст — присяга для кандидата в члены масонской ложи, я его даже заучил: «Пусть мне будет перерезана шея, язык вырван с корнем и зарыт в морском песке, если нарушу этот обет...» Странно? Но я же предупреждал — это не та «система».
В «Гарине» все получилось наоборот. Читал об авантюристах, известных ученых того времени. Что-то помогало, что-то откладывалось на будущее. Значительно позже А. Караулов, когда начал писать обо мне, придумал красивую версию, что я играл Андрея Дмитриевича Сахарова в Гарине. У него возникла такая ассоциация — и хорошо, что возникла. Только это не так Я не додумался тогда до этого, играть Сахарова. В 73-м еще мало кто до этого мог додуматься.