Настенька родилась 11 января. Когда мы приехали с ней из роддома, бабушка Анна взяла ее на руки и очень долго никому не отдавала.

С самого младенчества Настя ничего плохого в рот не тащила: ни мелких вещей с пола или со стола, ни окурков с асфальта. Мы с Хелле потихоньку этим очень гордились. «Вот что значит интеллигентная семья и хорошее воспитание! – говорили мы друг другу. – Другие дети тащат в рот что ни попадя, а наша – нет!»

Но у нас не одна дочь, не только Настенька. Через полтора года – 6 июня – родилась Дашенька. Я сказал «но» и вот почему: с самого младенчества Даша все что ни попадя тащила себе в рот. Особенно она охотилась за лекарствами и окурками. Это, конечно, сильно умерило нашу родительскую гордость. «Да, – говорили мы друг другу, оправдываясь, – воспитание воспитанием, но и природа кое-что значит!» А подтекст тут был такой: все хорошее – от нашего воспитания, а все плохое – от природы. Но вслух мы такой глупости не говорили даже друг другу. Подтекст есть подтекст. Люди многое говорят подтекстом такого, с чем не очень согласны, если сказать то же самое прямым текстом.

Бабушка Анна была эстонка и плохо говорила по-русски. Мы с Хелле, конечно, работали. Пока бабушка была жива, дети были домашними и в садик не ходили. Так что первым их языком был эстонский. И позже мы отдали их в эстонский детский сад.

Маленькая Настя имела привычку расхаживать по квартире в красных в белый горошек шароварах, заложив руки за спину, изредка задавая серьезные жизненные вопросы: «А сахар у вас есть?», «А деньги у вас есть?»

Лет с трех мы оставляли Настю одну плескаться в ванне, а для того, чтобы мы знали, что с ней все в порядке, мы просили ее петь, чтобы было слышно. Она и сейчас поет в ванне.

Настиной обязанностью была уборка игрушек после общей с Дашей игры. Она делала это с удовольствием. Когда приближался мамин приход, и приходила пора приводить квартиру в порядок, я робко спрашивал ее: «Настенька, уберешь игрушки?» «Да, папочка!» – неизменно отвечала она и принималась за дело.

Я сказал «робко» потому, что игрушки разбрасывали коллективом, а убирать ей одной.

У меня же «пунктик» по поводу справедливости. Почему же я тогда обращался к ней с «несправедливой» просьбой? Потому что убранные ею игрушки составляли эстетически завершенную картину, законченное художественное произведение. А кто из нас не испытывает некоторой робости перед подлинным мастером?!

Внешне дочки не были похожи друг на друга, но что-то неуловимое их объединяло, как будто они были одной, доселе никому не известной национальности, и их даже часто принимали за близнецов. Позже многие стали говорить: «Одна – вылитый папа, а другая – вылитая мама» (тогда еще не знали такого слова как «клонирование»). А мы задавали коварный вопрос: «А какая – в кого?» И люди заходили в тупик. Когда пришла пора отдавать их в школу, я настоял, чтобы они пошли именно в русскую. Я боялся, что если они пойдут в эстонскую, то будут стесняться, что у них папа – русский. Так что и эстонским, и русским языками они владеют свободно. Позже у них добавился английский и испанский, а у Настеньки еще и шведский.