– Элее пришлось намного хуже, – сказала Этис, извиняясь, как бы прося у Гераклеса прощения за поведение своей дочери. – Трамах был не только се братом; он был ее кириосом – законным защитником, единственным мужчиной, которого Элея знала и любила…

Этис повернулась к девушке. Та содрогалась в рыданиях, забившись в темный угол, словно хотела занимать как можно меньше места или слиться с тенями, как черная паутина, и поднимала руки к лицу; ее чересчур широко раскрытые глаза и рот превратились в три круга, закрывавшие все лицо. Этис сказала:

– Хватит, Элея. Ты же знаешь, что не должна покидать гинекей, тем более в таком состоянии. Так выражать боль перед гостем!.. Так не поступают достойные женщины! Возвращайся в свою комнату! – Но девушка лишь зарыдала сильнее. Этис воскликнула, поднимая руку: – Больше я приказывать не буду!

– Позвольте, госпожа, – взмолилась одна из рабынь и поспешно опустилась на колени рядом с Элесй, шепча ей слова, которые Гераклес не расслышал. Скоро рыдания перешли в невнятное бормотание.

Когда Гераклес вновь взглянул на Этис, он увидел, что она смотрит на него.

– Что произошло? – спросила Этис. – Капитан стражи сказал мне только, что один козопас нашел его мертвым недалеко от Ликабетта…

– Лекарь Асхил утверждает, что это были волки.

– Много же должно было быть волков, чтобы управиться с моим сыном!

«Да и с тобой тоже, благородная женщина!» – подумал он.

– Несомненно, их было много, – кивнул он.

Этис начала говорить неожиданно мягко, не обращаясь к Гераклесу, как бы читая в одиночестве молитву. На ее бледном угловатом лице снова засочилась кровь изо ртов красноватых царапин.

– Он ушел два дня назад. Я простилась с ним, как всегда, ни о чем не беспокоясь, ведь он уже был мужчиной и мог о себе позаботиться… «Я буду охотиться целый день, мама, – сказал он. – Набью для тебя суму перепелками и дроздами. Расставлю силки на зайцев…» Он собирался вернуться ночью. Не вернулся. Я хотела побранить его за задержку, но…

Рот ее вдруг раскрылся, будто готовый произнести огромное слово. На мгновение она так и застыла: напряженная челюсть, темный овал пасти, окаменевшей в тишине.[3] Затем она потихоньку закрыла его и прошептала:

– Но я не могу побранить Смерть… она не вернется в обличье моего сына, чтобы просить прощения… Мой любимый сынок!..

«Сама нежность в ней страшнее, чем рык героя Стентора», – в восхищении подумал Гераклес.

– Боги иногда несправедливы, – сказал он так, словно это было невинное замечание, но в глубине души он так и думал.

– Не упоминай о них, Гераклес… О, не упоминай бегов! – Рот Этис содрогался от гнева. – Это боги вцепились клыками в тело моего сына и смеялись, когда вырвали и сожрали его сердце, в упоении вдыхая теплый запах его крови! О, не упоминай при мне богов!..

Гераклесу почудилось, что Этис безуспешно старалась унять свой собственный голос, который громко стонал в ее глотке, заставляя умолкнуть все вокруг. Рабыни обернулись и глядели на нее; даже сама Элея умолкла и слушала мать со смертельным почтением.

– Зевс Кронид сломил в самом цвету последний дуб этого дома!.. Проклинаю богов и их бессмертный род!..