Я решил сделать его чёрным… Как утёсы на севере или океан в непогоду. Чёрным, как ворон, спутник Отца Побед.

Я часто размышлял о Торгриме и о моей Асгерд, именно так, о двоих сразу, словно тому и следовало быть. Однажды Хёгни ярл накричал на свою внучку. Я не слышал, что он ей говорил, но она вышла с закушенной губой. Впрочем, её глаза сухо горели, и она совсем не считала, что виновата. Я не стал к ней подходить.

Когда Сигурд Убийца Дракона отведал колдовского напитка, он лишился памяти и забыл о любимой. Тогда его невеста Брюнхильд добилась гибели жениха. А потом ударила себя в сердце над его погребальным костром.

Я заглядывал в себя, и что-то мне совсем не хотелось убивать мою Асгерд дочь Хальвдана сына Хёгни… или умирать самому. Я стыдился и думал, что, наверное, любил её недостаточно сильно. И мне было совестно перед ярлом. Ему ведь наверняка хотелось породниться с конунгом Островов.

Я думал: а что, если времена и впрямь измельчали, как сетуют старики, и люди разучились крепко любить?.. Это теперь я знаю, что был просто мальчишкой, молодым глупым мальчишкой, и не ведал толком, что такое любовь.

Однажды в морозный день Торгрим собрался на рыбную ловлю. Он приготовил снасть и крепкие берестяные салазки и спросил меня, не хотелось ли мне пойти с ним. Тогда я подумал о том, что ярл на моём месте давно бы уже заставил Торгрима драться, и сказал:

— Не хочу.

Торгрим стоял как раз возле своего спального места, где висел на стене его боевой топор.

— Ну как знаешь, — пробормотал он и натянул через голову меховой полушубок.

Днём я снял его топор со стены и вытащил из чехла. Топор был острым и очень тяжёлым. Страшное оружие в умелой руке. А на лезвии, смазанном медвежьим салом от сырости, проступали глубоко вбитые руны. Двадцать четыре знака, привлекающие удачу к человеку, умеющему их начертать… Наверное, Торгрим не только холил своё оружие, но и владел им искусно. Я знал в этом толк: я тоже любил секиру гораздо больше меча.

Я погладил топор, примерился и раза два взмахнул им для пробы. И тут заметил мою Асгерд, вошедшую со двора. Я залюбовался ею, потому что она разрумянилась с мороза. Но потом она скинула тёплый плащ, и на руке блеснуло запястье. Я не дарил его ей… Оно было стеклянное, и я сразу понял, откуда оно у неё. Не каждая набралась бы смелости открыто носить подобный подарок…

Наверное, надо было бы мне сорвать с неё этот браслет и растоптать на полу. Или бросить в очаг. Многие так поступили бы и ещё как следует припугнули девчонку, чтобы впредь думала, кому улыбаться.

Я сказал:

— Надерёт тебе уши Хёгни ярл… Моя Асгерд ответила:

— Ты-то никогда не посмеешь! Мы стояли по разные стороны очага. Я опустил руку с топором и сказал:

— Это ты верно подметила. Ты всем так дерзишь или мне одному, потому что я на тебя не замахнусь?

Она вспыхнула ещё больше, и теперь уже не мороз был в том виноват. Не могла она так скоро забыть, как мы с нею сидели на кривой сосне над обрывом, и она гладила мою ладонь, ороговевшую от весла, а я рассказывал о Западной Стране, где мы сражались и брали добычу… Может быть, ей стало стыдно, моей Асгерд. Но только на миг.