Мать рассказывала Хельги и такое, о чём редко рассказывают сыновьям. Наверное, она считала его совсем уже взрослым и способным понять. А может, просто не с кем было поделиться.

В самое первое утро на корабле у отца она откинула полог и выбралась из палатки наружу… Это было дивное утро; солнце только что встало из-за великой реки, и дальний берег дрожал в сизом тумане. Корабль с вечера стоял на якорях, и люди спали на берегу — все, кроме отца, матери и сторожей. А рано утром и отец ушёл на совет к князю, и мать проснулась одна.

Она кое-как пригладила растрёпанные волосы и посмотрела за борт. Хотелось умыться, но мать впервые была на корабле и боялась насмешить сторожей, глядевших с кормы. Ведёрко с верёвкой так и не попалось ей на глаза, и она осторожно двинулась к сходням. Совсем молоденькая девочка, всего-то от роду шестнадцати зим. Или лет, как они считали там, в Гардарики. Всего-то на год постарше, чем был теперь её сын.

Когда она проходила мимо сторожей, одному из них показалось, что она смотрела по сторонам очень уж высокомерно. Мог ли уразуметь безусый мальчишка, что не будет иного взгляда у несчастной рабыни, сжимавшей остатки покалеченной гордости в слабеньком кулачке! Ведь она не родилась невольницей, мать. И мечтала, свободная, достаться единому, кто растопит неуступчивое девичье сердце, а не тому вовсе, у кого звонче брякнет кошель!..

Сторож сказал ей слова, за которые, по мнению Хельги, его следовало убить:

— Не воображай много, девка, из-за того, что за тебя уплачена тройная цена.

Хельги долго расспрашивал мать, но так и не вытянул из неё ни имени, ни прозвища наглеца. Мать всегда отвечала, что он был очень молод и потом пал в битве, защищая отца, а имя ей не запомнилось. Конечно, она обманывала. Она просто боялась, не начало бы дитя неразумное задирать братьев обидчика или сыновей, если они жили теперь на земле.

Этот воин объяснил обомлевшей девчонке, в чём было дело, и её будто сломали, как тоненькую хворостинку, попавшую под сапог. Значит, мало того, что чуженин купил её и не удосужился ни полсловечка шепнуть на ухо о любви! Он ещё и обнимал словно бы ту, другую, не пожелавшую ему улыбнуться!.. Такое унижение незачем было терпеть…

Мать посейчас толком не знала, о чём думала, чем занималась весь день. Когда же подоспел вечер и стало ясно, что отец вот-вот возвратится, она опять улизнула с корабля и прокралась по берегу подальше от стана. И, наконец, закрыла глаза и пошла прямо в воду, и вода залила её по колени, потом по грудь. Холодная вода, сбежавшая с ледников…

Матери казалось — береговая круча надёжно скрыла её, и она лишь надеялась, что быстрое течение не заставит мучиться долго… но сзади громко плеснуло, и сильные руки поймали её за локти и выхватили, как перышко, из тёмной воды.

Отец вынес её на берег, и матери было всё равно, как он её накажет, потому что в душе она почти уже умерла. Отец посадил её на траву и сам сел подле неё. Он крепко обнял мать и молча гладил мокрые волосы, пока она не заплакала и не уткнулась лицом в его плечо…