- Больше нет нужды в свидетелях. Гольд все объяснил, рассказал все так, как было.
- Это вы отобрали присяжных, Пит. Согласно правилам этого трибунала, все присяжные должны быть выслушаны.
- Еще один закон, навязываемый вами? Господи! Я вам повторяю, больше нет нужды в свидетельских показаниях. Я больше не желаю ничего слышать.
Он не обращает внимания и показывает пальцем на восковой манекен, последний в ряду.
- Вы, юная особа.
Она ласкает щеку моего отца, отклеивается от него и поднимается. Она высокая, рыжая, со вздернутым носом, голубыми глазами, пухлыми губами, накрашенными блестящей красной помадой, и подведенными карандашом глазами. Волосы поддерживает сеточка. Она очень молода, с фигурой подростка.
- Да, господин судья?
В её голосе намек на гундосый акцент янки, слегка перекрывающий акцент южанки. Надо родиться и воспитываться на юге Флориды, чтобы узнать эту смесь. Акцент фермеров графства Дейв.
- Ваше имя, мадмуазель?
Она кивает в мою сторону. В жесте сквозит чудовищное отвращение.
- Ему нравится называть меня Вивьен, судья. Как ту, которая играла в "Унесенных ветром". Это она, должно быть впервые увлекла его. А затем ей стала я.
- Вы хорошо знаете обвиняемого?
- Я провела с ним минут десять, когда он был ребенком, в Майами, и вы хотите, чтобы я его хорошо знала? Но говорят, что он никогда не смог выбросить меня из своей тупой головы. Ибо он - захудалый актеришка, судья, если вы улавливаете, что я хочу сказать. А я - девушка его мечты, которой он хотел бы обладать.
- Итак, ваше имя Дэдхенни...
- Это не имя, судья. Это его старшая сестра сказала ему, кто я такая, когда он впервые увидел меня на Фледжер стрит.
Прямо посреди Фледжер стрит. Вся из ног и зада. Моя сестра шепчет мне на ухо:
- Это курочка папы!
Вивьен. Курочка папы. Dad's Henny. Дэдхенни.
Я с ненавистью смотрю на нее.
- Вы лжете! Она мертва! Я убил её. Вы знаете, что я убил ее!
Она ответила мне, чеканя слова.
- Маленький шалун! Теперь ты знаешь, кто ты есть! Никому не нужный извращенец.
- Нет!
Внезапно вся комната и все находящиеся в ней деформируются и блекнут. Я кричу.
- Подождите!
Ванная комната.
Окровавленная ванная комната. Кровавая.
Я лежу на бельевой корзине, как мертвая лань на крыле автомобиля. Затмение. Я вижу в большом зеркале на двери... Затмение. Один глаз. Когда я упал, парик слетел и закрыл другой глаз. Но я смог увидеть, что ручеек крови на отражении моей щеки увеличился в ширину и капля за каплей стекает по корзине. Все быстрее и быстрее.
Eli, Eli, lama sabachthani. Пять раз попасть в точку из револьвера с двадцати метров. Не попасть в цель под самым носом.
У меня впервые палец окаменел на спусковом крючке.
Я сунул дуло револьвера себе в рот, как карамельку, и оставил его там. Я так и остался с парализованным пальцем на курке. Боже! Если бы я нажал его, то даже не почувствовал бы, как пуля входит в мозг. Но я не смог. Эрнест Хемингуэй смог проделать это с охотничьим ружьем; я не способен с револьвером 38 калибра. Но это должно свершиться! Отлично, убираю оружие, ствол измазан слюной, приставляю его к сердцу. Нажимаю курок. Господи Иисусе! Это огненный шар вошел в мою грудь.