Подошел Дикун.

— Гляньте, — указал он на реку, — а конь‑то не уходит.

Лошадь убитого описывала круги на том месте, где утонул хозяин.

— Умная!

— Поймать бы.

— Попробуем. — Дикун не торопясь разделся, полез в воду.

Черкесы на том берегу, догадавшись, что затевают казаки, стали звать лошадь.

Холодная вода сковала тело. Зайдя по грудь, Федор поплыл. Черкесы все кричали, протяжно, заунывно.

Заметив подплывавшего, конь пугливо покосился, заржал. Отпрянул в сторону.

Ухватив поводок, Дикун влез в седло, ласково похлопал по холке, направил к берегу. С той стороны выстрелили, но пуля где‑то ушла в воду, и Федор её даже не услыхал.

На берегу конь шумно встряхнулся, запрядал ушами. Подошли Шмалько и Половой.

— Добрый конь, — в один голос проговорили оба.

Привязав лошадь, казаки зарядили пищали. По берегу, разбрызгивая воду, на рысях приближался конный разъезд.

— Есаул Смола скачет, — узнал старшего по кордону Дикун. — Думал, что абреки переправились.

— По какому такому случаю стрельбу подняли? — с ходу закричал есаул и, осадив коня, строго спросил у Полового: — Кто будешь?

— Казак Дядьковского куреня Ефим Половой. Сбег от черкесов, — отрапортовал Ефим.

— А конь чей? — спросил Смола, окидывая быстрым взглядом привязанную лошадь.

— То Дикуна трофей, — ответил Шмалько.

Передав повод казаку, Смола подошёл к привязанной лошади, заглянул в зубы, провёл по груди.

— Слушай, Дикун! Ведро горилки на распой и обмундирование для Полового за коня даю, — поворотился Смола к Федору. — Сам суди, негоже казаку в курень голым являться!

— Отдавай, чего там, — бросил кто‑то из верховых.

Федор посмотрел на коня, перевёл взгляд на Ефима.

— Раз для товарища, согласен…

Когда разъезд скрылся с глаз, Шмалько зло бросил:

— Дарма такого коня выцыганил.

Федор безнадёжно махнул рукой.

— Всё равно забрал бы, что с ним сделаешь…

На древнем кургане, насыпанном невесть когда, накрепко врос казачий сторожевой кордон. У небольшой землянки, крытой мелким чаканом, сигнальная вышка. День и ночь ходит на ней дежурный казак. Заметит неприятеля и замаячит сигнальными шарами. Этот сигнал подхватывают на другом кордоне, и идёт тревога по всей линии. А ночью, чтоб о неприятельском налёте сообщить, зажигают на высоком шесте пук просмолённой соломы…

В хмурый полдень свободные от наряда казаки пропивали дуван Федора. Есаул Смола привёз за коня обещанное ведро вина.

Все сидели у входа в землянку. Лезть в эту низкую, полутёмную сырую нору, провонявшуюся потом, сыростью, дымом, никому не хотелось. Там только ночевали.

На лёгком огне костра в подвешенном на треноге казане булькал кулеш. Казаки сидели вкруговую, и также вкруговую гуляла глиняная кружка.

— Добрая горилка, шо мёд, — вытирая ладонью обвисшие усы, промолвил казак, сидевший рядом с Дикуном.

Федор, выпив свою порцию, передал кружку.

— А ну, бисовы диты, Дайте покажу, як у нас на Запорожье пили, — раскатисто пробасил седоусый казак.

— Покажи, Чуприна!

Чуприна зачерпнул полную кружку вина, поставил на тыльную сторону ладони и, осторожно поднеся ко рту, зажав край кружки зубами, отнял ладонь. Затем, медленно опрокидывая голову, начал цедить вино сквозь зубы и, когда посудина опорожнилась, отнял её ото рта.