Потому-то я так уверен в N., постоянно наблюдая ее с Дантесом. В его жадных взглядах я вижу жажду не обладателя, а лишь жажду обладать, которую я вижу во всех мужчинах, глядящих на N. Нечто подобное и с N. Я знаю ее улыбку, которая набегает на ее сахарные уста в предвкушении ебли, но она не появлялась на ее лице при Дантесе, а я слежу зорко. Она бы неминуемо проступила хоть однажды. N. не знает о существовании своей похотливой улыбки – я намеренно о ней не рассказывал, сохраняя у себя тайный козырь. И я молил Бога, чтобы у меня никогда не возникла нужда им воспользоваться.
Коко перестала пускать меня в спальню и запирала на ночь дверь. Я испытывал ощущение, будто у меня отобрано нечто принадлежащее исключительно мне. Вот когда я поистине возненавидел Дантеса.
Я всякую ночь проверял ее дверь, и однажды она оказалась незапертой. Я вошел, и Катька вскрикнула, натянула на себя одеяло, и от этого я еще больше захотел ее. Злоба охватила меня, что она ведет себя так, будто я ее никогда не еб. Я не могу смириться с тем, что женщина, которая была моей, вдруг смеет стать недоступной. В моих желаниях та, что я еб хоть раз, остается моей на всю жизнь. Оттого-то в жены хотят девственниц, ибо любой мужчина, обладавший женщиной, имеет над ней пожизненную власть, желает она того или нет.
Катька раскрыла рот, чтобы закричать громче, но я опередил ее и влепил пощечину. Подавленный крик превратился в рыдания.
– Я ненавижу тебя, ты мне противен, обезьяна. Я беременна от Дантеса – вот тебе, – прошипела она сквозь слезы.
Я еле сдержался, чтобы не вонзить ногти в ее длинную шею. Я сразу представил себе скандал в свете, молву, которая запятнает честь моей семьи. Я знал, что мои враги распустят сплетни, будто это ребенок от меня. Единственный способ уладить дело и избежать скандала – заставить Дантеса жениться на ней, а если он откажется, я решил с ним драться. К тому же брак с Коко делал его менее опасным для N. Так мне тогда казалось. Но мне нужен был предлог, чтобы вызвать его, не раскрывая истинной причины для света, и дать Дантесу понять, что я возьму вызов обратно при условии его женитьбы на К.
– Неужели ты рассчитываешь, что Дантес женится на тебе, старой бесприданнице? – спросил я Катьку.
– Пусть не женится, но я буду принадлежать ему, – всхлипывая, сказала К., со страхом смотря на меня.
В ее зрачках отражалось пламя свечи, и оттого фраза «ее глаза горели» здесь весьма уместна.
– Я тебя отправлю в деревню, а у него баб и без тебя хватает. Я тебе не позволю бесчестить мое имя. Завтра и уедешь.
И тут она взмолилась оставить ее хотя бы на неделю. Я дал ей время поклянчить и, резко изменив тон на мягкий, спросил:
– А ты бы пошла за него?
– Я жизнь отдам за это! – горячо воскликнула она, и слезы опять потекли из ее глаз.
– Я могу сделать так, что он на тебе женится, – твердым голосом сказал я.
Ее глаза широко раскрылись и рот приоткрылся:
– Правда? Ты можешь? – загорелась она. – Я всю жизнь за тебя молиться буду!
– Тогда не сопротивляйся мне, – сказал я и потянул за край одеяла. Она сжалась в комок и задрожала. Мне на мгновенье даже стало жалко ее, но желание мое от этого не уменьшилось, и я продолжал заверять ее, что выдам за Дантеса и не буду отсылать в деревню. Она прекратила сопротивляться после того, как я обещал ей, что свадьба будет в конце декабря или в начале января – после этого срока стал бы виден ее живот, и скандала было бы не избежать. Я быстро прикинул это в уме, и определенность моих заверений убедила К.