Целую неделю мы оставались в каземате, после чего меня поместили в Шоссе, где я нашел часть заключенных, которые так хорошо меня встретили при моем прибытии. Они жили на широкую ногу и не отказывали себе ни в чем, так как, помимо денег, добываемых иерусалимскими письмами, они получали еще помощь от знакомых женщин, навещавших их совершенно беспрепятственно. Находясь, как и в Дуэ, под более строгим надзором, я тем не менее не переставал искать средств бежать, когда наступил день отправления на каторгу.

Двадцатого ноября 1797 года целое утро в тюрьме царило необыкновенное оживление. Двери каждую минуту отворялись и затворялись; тюремщики с озабоченным видом ходили взад и вперед; на главном дворе выгружали оковы. Около одиннадцати часов два человека в голубой форме вошли в Форт-Магон, где уже в течение недели я находился со своими товарищами по ссылке; это были капитан над каторжными и его помощник. «Ну! — сказал капитан с добродушной улыбкой. — Есть ли здесь обратные лошади (беглые каторжники)?» Он заметил Десфоссо: «А! Вот пентюх (арестант, ловко снимающий оковы), он уже путешествовал с нами. Я слышал, что ты рисковал быть скошенным (гильотинированным) в Дуэ, мой милый. Черт побери! Ты хорошо сделал, что избежал этого; все лучше вернуться в луга (на каторгу), нежели позволить дядюшке (палачу) как мячиком забавляться нашей Сорбонной (головой). Но главное, мои дети, чтобы вы все были спокойны, и тогда получите говядины с петрушкой». Капитан продолжал свой осмотр, обращаясь с такими же любезными шуточками ко всему своему товару, как он называл осужденных.

Наконец, наступила критическая минута: мы сошли во двор, где нас осмотрел тюремный врач, чтобы проверить, все ли смогут перенести трудности пути. Все были объявлены годными, хотя многие находились в плачевном состоянии. Потом каждый из арестантов скинул с себя тюремное платье и надел свое собственное; те, у которых его не было, получили полотняные балахоны и панталоны, которые не могли защитить от холода и сырости. Шляпы, одежда и все то немногое, что оставляется арестантам, странным образом обезображивается, чтобы предупредить побеги. Например, у шляпы обрезаются поля, у одежды — воротник. Наконец, ни один арестант не может сохранить при себе более шести франков; весь излишек передается капитану, который выдает деньги в дороге по мере надобности. Но этой меры арестанты легко избегают, пряча луидоры в большие медные монеты, выдолбленные по окружности.

По окончании этих приготовлений мы прошли на большой двор, где находились надзиратели над каторжниками, называемые аргусами. В большинстве случаев это овернцы, носильщики воды, комиссионеры, угольщики, которые занимались своим ремеслом в промежутке между путешествиями. В середине двора — большой деревянный ящик с кандалами. Стараясь подбирать по росту, нас соединили попарно шестифутовой цепью. Затем каждый из двадцати шести арестантов был прикреплен к этой общей цепи от ошейника в виде железного треугольника, который с одной стороны отворялся на болтовом шарнире, а с другой забит был гвоздем. Заклепка гвоздем была самой опасной частью операции: даже упрямые и раздражительные люди остаются в это время неподвижными, потому что при малейшем их движении молот может раздробить череп. Затем явился один из заключенных, вооруженный большими ножницами, и остриг каторжникам волосы на голове и бороды, стараясь стричь неровно.