В последнее время ею овладела непонятная тревога. Настроение менялось как апрельская погода. Доктор Алек был бы крайне изумлен, если бы узнал о новых прихотях своей воспитанницы. Конечно, он догадывался, в чем дело, но ни о чем не расспрашивал. Ему было хорошо известно, что это лихорадочное состояние не требует вмешательств извне, а лекарства могут принести больному вред. Все остальные занимались своими делами. Тетушка Изобилие вновь мучилась ревматизмом, ей было не до любви. В этом году рано наступили холода, и старая леди не выходила из своей комнаты целыми днями, за ней ухаживала Роза.

Мэк собирался уехать в ноябре, и Роза была этому рада. Она решила, что молчаливое обожание вредит ей, отвлекая от намеченных на этот год планов. Что за польза читать серьезные книги, если мысли постоянно возвращались к эссе о «Дружбе» и «Любви»? Зачем рисовать античные статуи, если все мужские головы походили на Амура, а женские – на Психею, стоящих на камине? К чему играть на фортепиано, если все упражнения оканчивались любимой весенней песенкой, хотя и без птичьих трелей Фиби. Больше всего теперь ей нравилось общество Дульче, потому что девочка редко говорила и не мешала размышлениям. Любому общению Роза предпочитала возню с красной фланелью[69], камфарой и экстрактом для тетушки Изобилие. Приступы тревоги утихали лишь во время долгих уединенных прогулок на маленьком пони.

Наконец Роза решилась поговорить обо всем с доктором Алеком. Она выбрала момент, когда Мэк обычно отсутствовал, и отправилась в кабинет к дяде, вооружившись неочиненным пером.

– Дядя, не могли бы вы очинить мне перо[70]? – спросила она, заглядывая в дверь, чтобы убедиться, что опекун один.

– Да, дорогая, – ответил голос, до такой степени похожий на голос доктора, что она немедленно вошла.

Девушка прошла несколько шагов и остановилась: голова, торчащая из-за высокой конторки, была не кудрявой и седой, а темноволосой и гладко причесанной. Мэк! Роза вовсе не боялась встречаться с ним наедине, но искренне огорчилась, потому что с трудом настроилась на серьезный разговор, которому уже не суждено было состояться.

– О, не прерывайте занятий, мне не к спеху, – она не знала, остаться ли ей или уйти.

Мэк взял у нее из рук перо, улыбнулся и спросил:

– Потверже или помягче?

Роза рассеянно ответила:

– Потверже, пожалуйста. Я рада, что вы это делаете, – прибавила она, заражаясь спокойствием и с неженской точностью улавливая суть его занятий.

– Я рад, что могу это сделать.

– Я говорю не о пере, а о романе, который советовала написать, – Роза показала глазами на лежащий на конторке исписанный лист.

– Это конспект лекции о кровообращении, – ответил он, пряча написанное от ее взгляда. – Я не пишу роман, но переживаю его, – сказал Мэк с таким счастьем и надеждой, что в груди девушки мгновенно вспыхнул пожар.

– Прошу вас, не смотрите на меня так, это меня нервирует, – Роза недавно вернулась с верховой прогулки и ее беспокоило, не сильно ли нос и щеки покраснели от холодного воздуха.

– Постараюсь. Может, так будет лучше? – Мэк с серьезным видом нацепил на нос синие очки, которые иногда носил в ветреную погоду.