Дочь Мессалы была очень бледна. Лицо ее хранило следы недавно пережитого глубокого горя. Веки были красны и опухли от слез; по прекрасным плечам рассыпались мягкие, густые, черные, словно вороново крыло, волосы; в глазах и на всем лице лежал отпечаток невыразимой печали, глубокого, разрывающего сердце отчаяния.

Валерия сидела, облокотившись на поставец и уронив чуть склоненную голову на ладонь левой руки, а в правой сжимала папирус. Черные глаза ее были устремлены на погребальную урну, и эту прекрасную женщину в глубоком немом горе можно было уподобить Ниобее.

Казалось, она говорила: «Посмотрите, есть ли на свете горе, которое могло бы сравниться с моим!»

На скамейке около поставца, также в трауре, стояла миловидная светловолосая Постумия; природная красота сочеталась в ней с детским очарованием и грацией. Нежными пальчиками она водила по чеканным фигурам, листьям и узорам, украшавшим погребальную урну. Время от времени девочка вскидывала свои большие черные глаза на опечаленную мать, словно огорченная ее долгим молчанием.

Вдруг Валерия вздрогнула и, поднеся к глазам папирус, который она продолжала держать в правой руке, снова стала перечитывать его.

Вот что было написано в этом письме:

Дивной Валерии Мессала

Спартак шлет привет и пожелание счастья.

Из любви к тебе, моя дивная Валерия, я встретился с Марком Крассом и сказал, что сложу оружие. Я готов был согласиться на все из любви к тебе и к нашей дорогой Постумии, но претор Сицилии предложил мне жизнь и свободу ценой измены.

Я предпочел быть неблагодарным по отношению к тебе, бесчеловечным к моей дочери, чем предать своих собратьев и покрыть свое имя вечным позором.

Когда ты получишь это письмо, меня, вероятно, уже не будет в живых: предстоит большой и решающий бой, в котором я со славой закончу свою жизнь.

Таковы начертания враждебного рока. Перед смертью я испытываю потребность, о дивная моя Валерия, просить у тебя прощения за все причиненное тебе горе. Прости меня и живи в радости. Умирая, я благословляю твое полное мужества сердце, твою благородную, любящую душу.

Будь сильной и живи. Живи ради любви ко мне, живи ради этого невинного ребенка — таково пожелание и просьба умирающего.

Слезы сжимают мне горло, я задыхаюсь, и меня утешает лишь одна мысль: что я обниму тебя, твой бессмертный дух, в лучшем мире. Тебе мой последний поцелуй, к тебе стремится моя последняя мысль, последнее биение сердца

твоего Спартака.

Окончив читать, Валерия поднесла письмо к губам и громко зарыдала.

— Мама, почему ты так плачешь? — печально спросила девочка.

— Бедное дитя мое! — воскликнула Валерия прерывающимся от рыданий голосом, лаская белокурую кудрявую головку Постумии и глядя на нее с невыразимой нежностью. — Ничего! Ничего со мной не случилось! Не огорчайся, дитя мое!

Она привлекла к себе девочку и, обливаясь слезами, покрыла ее лобик поцелуями.

— С тобой ничего не случилось, а ты плачешь! — с упреком сказала Постумия. — Когда я плачу, ты говоришь, что я нехорошая! А теперь ты, мама, нехорошая!

— О, не говори так, не говори!.. — воскликнула бедная женщина, еще горячее лаская и целуя ребенка. — О, если бы ты знала, как ты делаешь мне больно, дитя мое!..