В третий раз Фандорин и Болотников трудились в полном одиночестве охрана осталась снаружи и интереса к копательству полоумных историков больше не проявляла. Это означало, что пора, можно.

План составился такой. Сергеевских красавцев поставить на углах дома номер 15, чтобы никто не совался – проблемные подростки, алкоголики, бесприютные любовники, да и с милицейским патрулем, который заинтересуется лучом света, мелькнувшим в подвальном окошке, охранники тоже без труда договорятся. Николас и Болотников вскроют гнилую дверь, спустятся вниз и будут следовать инструкциям Корнелиуса фон Дорна. Если (о если!) удастся что-то найти, попытаются сделать самую предварительную и приблизительную оценку клада, но наверх выносить ничего не будут. Более того – для конспирации поедут завтра и даже послезавтра еще на какие-нибудь развалины, а тем временем решат, как и в какой форме объявить городу и миру о грандиозной, умопомрачительной находке.

Прибыли на Таганскую во втором часу ночи. На улице ни души, тихо. Фандорин посмотрел вправо, влево, вверх. Увидел, что луна пытается подглядеть за искателями сокровищ сквозь неплотные тучи, да всё никак не пробьется, и небо от этого черное и серое, похожее цветом на мраморное надгробье.

Мальчиков расставили по постам. Через дыру в заборе пролезли во двор, а еще пять минут спустя уже пробирались через груды досок и щебня вниз, в подвал. Ржавую железную дверь пришлось высадить ломом. Скрежет и лязг нестройным эхом откликнулись меж темных стен, с которых свисали клочья отслоившейся краски.

– Так, – почему-то шепотом сказал Фандорин, осветив потолок подвала.

– Северо-восточный угол – вон тот.

Архивист подошел к стене, поскреб ее ножом.

– Известняк, исконный московский известняк, – тоже вполголоса сообщил он. – И кладка древняя. Так еще при Иоанне Третьем обтесывали. В Москве многие старые дома стоят на таких вот фундаментах. Раствор на яичных желтках с добавлением меда, пчелиного воска, куриного помета и бог знает чего еще. Держит лучше, чем любой современный.

Николасу, которого колотил нервный озноб, показалось, что историко-архитектурная лекция Максима Эдуардовича сейчас не ко времени. Магистр добрался до дальнего, обращенного ко двору угла, поставил фонарь сбоку и взялся за лопату. Сначала нужно было расчистить пол от мусора.

Песня про неуловимую Сулико оставила Фандорина в покое с того самого дня, когда он пересчитал окна на фасаде дома №15. Вместо грузинского фольклора к Николасу теперь привязалось стихотворение из книжки, вынутой из шкафа в кабинете. Очевидно, квартира на Киевской использовалась «Евродебетбанком» в качестве временного пристанища для деловых гостей, поэтому подбор литературы в шкафу был специфический: всевозможные бизнес-справочники, глянцевые журналы, целых пять экземпляров «Российской банковской энциклопедии» и почему-то еще сиротливый томик серии «Мастера советской поэзии». Его-то Фандорин и перелистывал по ночам, сражаясь с бессонницей.

Стишок был прилипчивый, про предпубертатную любовь. «Хорошая девочка Лида на улице этой живет», бормотал теперь Николас с утра до вечера и видел перед собой не какую-то неведомую ему Лиду, а улицу Таганскую и дом №15, затянутый зеленой сеткой.